сказал, что мне нужно кое-что передать господину Хэтманну, и как доказательство показал ей полиэтиленовый пакет с шелковой блузкой. Я ожидал увидеть женщину, более соответствующую ему по возрасту, какую-нибудь матрону, почтенную супругу писателя, каких здесь хоть пруд пруди. День рождения у нее был вчера; Хэтманн скулил, что я опоздал на целый день. Но откуда же я мог знать, что в этой истории с блузкой счет идет на минуты, – этот болван мог бы и сказать, что речь вдет о подарке. И цвет блузки ему, видите ли, тоже не нравится. Это уже по меньшей мере десятое поручение, которое я выполняю для него. Он, видимо, решил, что все западные журналисты, которые могут спокойно пересекать границу туда-сюда, должны работать на него в качестве посыльных. Однажды я привез ему видеомагнитофон, и, когда я вручил ему чек, он скорчил сердитую физиономию и спросил, почему я купил его не в магазине Визенхаферн на Курфюрстендамм, там он дешевле на сто марок. Что же в ней такого, что поразило меня с первого взгляда, еще до того, как я раскрыл рот? Это можно было бы назвать безупречностью. Она открывает дверь, и первая мысль в моей голове: совершенство. А вторая мысль: боже мой, за что этому Хэтманну такое везение! Есть чему позавидовать. Я представляю себе, как мы с ней шагаем по жизни рука об руку, нет, лучше щека к щеке. Когда я встречу Макса Камински, я угощу его водкой и скажу, как я теперь его понимаю! Она босиком. Я иду вслед за ней по коридору и так впиваюсь взглядом в ее пятки, что даже опасаюсь, что она может споткнуться.
Она спрашивает, не желаю ли я чашку чая. С огромным удовольствием, отвечаю я, хотя вижу, что Хэтманну это не по душе. Он хочет поскорее остаться с ней наедине и напялить на нее блузку, которая все еще в мешке. Потом мы с ним остаемся наедине, я отдаю ему чек, он безропотно выплачивает мне деньги, как продавцу в магазине женской одежды. Я бы давно уже попросил его равномерно распределить приятное бремя подобных поручений между несколькими коллегами – слава богу, недостатка в знакомых он не испытывает, – но он мне нужен. Он помогает мне адресами и телефонами, а время от времени даже что- нибудь отважно вещает в мой микрофон. Мнения о нем расходятся: я знаю людей, которые считают, что он просто дует щеки, но есть среди моих знакомых и такие, которые видят в нем серьезного писателя. Сам я еще ничего из его книг не читал.
Она приносит чай, и мой восторг вспыхивает с новой силой. Я понимаю, что ни в коем случае не должен показывать Хэтманну своей хищной радости. Но перед ней-то я не обязан скрывать ее? Я пью чашку за чашкой, а Хэтманн становится все разговорчивей. При этом у меня совершенно нет времени: Хонеккер в Бонне – большое событие! Журналисты, все как один, высыпали на рыбалку ловить голоса и мнения, и я рискую оказаться в последних рядах. Если бы у меня был с собой диктофон, я мог бы спросить Хэтманна, что он думает по поводу этого визита, и таким образом оправдать свое праздное чаепитие. Она нравится мне так, что даже смешно.
Я не могу позвонить просто так, без всякого повода, а где взять приличный повод? Все вопросы, которые приходят мне в голову, я могу задать только Хэтманну, но никак не ей – не записать ли еще одно интервью: какие книги, вышедшие за последние месяцы, заслуживают внимания, подошла ли блузка? Я мог бы пригласить их обоих на ужин, скажем, в «Палас-Отель», начальство наверняка оплатило бы счет; но что потом? Все кончится тем, что Хэтманн придет один и мы будем сидеть с ним, как два торговых представителя; Хэтманн будет разглагольствовать о наступлении бескультурья, мы будем есть Tournedos a la Rossini, и я помру от тоски. Даже если бы она пришла, все равно толку было бы мало. Что же мне – совать ей под столом любовное письмо, что ли? Хотя я бы по крайней мере еще раз увидел ее, это, конечно, тоже кое-что.
Я звоню ей, выбрав такой сомнительный предлог, что лучше об этом не думать: я хочу попросить ее совета Мне нужно подготовить репортаж о каком-нибудь типичном производственном предприятии, которое бы отражало экономическую ситуацию страны в целом. Не посоветует ли она мне какой-нибудь завод или какую-нибудь фабрику. Она, скорее всего, ответит, что ей ничего не приходит в голову или что я смело могу отправиться на любое, первое попавшееся предприятие. Но может, Богу будет угодно чтобы разговор на этом не закончился. Не могу же я в самом деле спросить ее: вы не желаете проверить, не подхожу ли я вам больше, чем ваш муж?
Я набираю номер. Трубку, конечно, снимает Хэтманн. К этому я был совершенно не готов, хотя вполне мог бы это предвидеть. Я вешаю трубку, прикинувшись одним из анонимов, на которых он мне как-то раз жаловался.
Следующая попытка – опять Хэтманн. Второй раз подряд я не могу повесить трубку, мне жаль беднягу, и я выбрасываю на ветер свой единственный жалкий козырь: я задаю ему вопрос, приготовленный для Аманды. Ему это явно действует на нервы. Я думаю: несчастный! Знал бы он, какие испытания грозят его нервам! Он пользуется случаем и просит меня привезти ему бумагу для принтера, но это, мол, не к спеху. Потом он говорит совершенно неожиданную вещь: «По поводу предприятия позвоните через пару дней, я спрошу у жены».
Я еду в Западный Берлин и покупаю бумагу. Потом прошу у шефа санкцию на репортаж о типичном производственном предприятии ГДР, минут на двадцать, не больше; говорю, что на подходе любопытный материал, через несколько дней будут подробности.
В коридоре я встречаю Эльфи, нашу секретаршу, которая пришла работать в редакцию в тот же день, что и я. Мы с ней друзья с тех пор, как провели эксперимент с целью установить, может ли из нас получиться парочка. Если бы все после окончания романа вели себя так же цивилизованно, как мы с ней, на земле воцарились бы мир и покой. Она спрашивает, какие у меня планы на вечер, и мы вместе идем в «Орландо».
За ужином она делится со мной своими проблемам и: она познакомилась с мужчиной, который хочет на ней жениться. Она показывает две фотографии – на одной ничем не примечательное лицо, около сорока, залысины впереди, не мешало бы похудеть на пару килограммов; на второй он же за серфингом, лихо идет по ветру, сразу видно, не новичок. Он крупный чиновник, сидит в сенате, и это ее пугает – слишком высокий уровень для нее: у нее в голове косметика, сериалы и путешествия. Я спрашиваю, где она его подцепила, и она смущенно признается: через брачную контору. Хотя мне это и кажется странным, но ей совсем необязательно прятать глаза. Я говорю, что мне известны сотни таких случаев. Надо навести справки, нет ли и в Восточном Берлине подобных заведений, это могло бы стать темой репортажа. Неужели она опасается остаться в старых девах?
У стойки бара сидит пожилой господин. Я знаю его с тех пор, как начал ходить в «Орландо». Он обычно приходит поздно, садится у стойки (и никогда за столик), пьет минеральную воду, курит и читает газету. Иногда перед ним появляется какая-нибудь закуска. Поскольку я не знаю, что посоветовать Эльфи, я предлагаю выпить по стаканчику у стойки. Лицо старика безупречно выбрито, от него пахнет одеколоном, название которого мне тут же на ухо сообщает Эльфи. Я заговариваю с ним, мол, часто вижу его здесь, он приветливо отвечает, что и он меня тоже. От водки он отказывается –
Наконец-то трубку снимает Аманда. Может, потому что суббота. Когда я представился, она рассмеялась и переспросила: «
Она сама переходит к теме «предприятие». Совет она мне, к сожалению, дать не может: несколько лет назад она брала интервью у директора одной швейной фабрики. Интервью так и не напечатали. Ей не запомнилось ничего, кроме хаоса и грохота. Я говорю, это как раз то, что нужно, – какая-нибудь швейная фабрика с хаосом и грохотом. Я записываю название фабрики, а потом вдруг неожиданно для себя задаю вопрос, который мне явно шепнул на ухо мой ангел-хранитель: а нет ли у нее охоты составить мне компанию и проведать свою фабрику?
После долгого раздумья, которое ясно показывает, насколько щекотливым ей показалось мое предложение, она спрашивает: когда? «Когда» – это не «нет», между «когда» и «нет» – целые миры. Я кладу
