Но по дороге домой я не испытываю чувства гордости.
Аманда спрашивает, задумывался ли я над тем, почему она решила выйти за меня замуж. Я смущенно качаю головой. Не думаю, что она ждет от меня ответа – она просто намекает на мою поверхностность.
Эта тема для нее важна, она уже пару раз выговаривала мне за то, что я слишком быстро принимаю то или иное мнение и не очень-то утруждаю себя взвешиванием всех за и против. Как-то раз во время спора, в котором мои аргументы оказались слабее ее доводов, она сравнила мои взгляды, с гвоздями в трухлявой стене, мол, на них ничего не повесишь. Ее распирают педагогические амбиции, но поскольку Себастьяна она слишком сильно любит, чтобы реализовывать их на нем, то подопытным кроликом частенько становлюсь я. Но я не очень-то страдаю от этого, мне это даже льстит. Меня еще никто никогда не пытался воспитывать, во всяком случае никто из тех, кто имеет в моих глазах авторитет. Мне хочется ее поцеловать, но я уже знаю, что ее раздражает, когда я уклоняюсь от серьезных разговоров с помощью поцелуев.
Я отвечаю: наверное, потому, что я человек, с которым легко; это, возможно, главная причина. Аманда улыбается, и я, осмелев, прибавляю: а еще, наверное, потому, что на меня можно положиться.
Аманда и Себастьян разругались в пух и прах. Он играл на ее компьютере и что-то там повредил. Себастьян не привык, чтобы на него кричали, он не понимает, почему его мать из-за какой-то ерунды устраивает такой скандал, и оскорблен до глубины души. Когда мы садимся ужинать, он берет свою тарелку и уходит к себе в комнату – он не желает сидеть за одним столом с такой фурией. Она говорит: пусть идет. Я обещаю вызвать кого-нибудь из Западного Берлина, чтобы разобраться с неисправностью. Ну, успокойся, ничего страшного не случилось, говорю я ей.
В этот вечер она, конечно, не может читать Себастьяну перед сном – да он наверняка и не согласился бы на это, – и я подменяю ее. Себастьян мрачно показывает мне в книжке, где они остановились. Для начала я пытаюсь хоть немного оправдать Аманду, но безрезультатно. Ему и так тошно, ворчит он, оттого что он сломал этот дурацкий компьютер, зачем она еще орет на него! Мне его логика кажется безупречной, да и Аманда вряд ли смогла бы что-нибудь возразить. Мы договариваемся с ним, что он примет участие в финансировании ремонтных работ, временно отказавшись от половины своих карманных денег, а потом мы с ним регулярно будем вместе садиться на полчасика за компьютер, чтобы он поскорее освоил все его хитрости. Правда, через пару минут он прерывает чтение и пытается торговаться со мной: он спрашивает, будет ли этот ремонт и мне стоить половины моих карманных денег. Я отвечаю: по-видимому, все-таки чуть меньше – я же его не ломал! Он принимает мой аргумент с пониманием.
Аманда не желает слушать мой отчет о проделанной разъяснительно-воспитательной работе. Я упрекаю ее в том, что она явно перестаралась с Себастьяном. Она вдруг ухмыляется и признается, что подслушивала у двери; в целом я свою задачу выполнил, заявляет она. Потом она тянет меня на пол, я усаживаюсь у нее между ног, и мы смотрим телевизор, как счастливая супружеская пара.
Потом она, вопреки своей привычке, заговаривает о нашем будущем. Предположим, что все разрешения получены и мы можем ехать куда хотим, – и где же мы будем жить? Ты имеешь в виду – в каком городе? Я имею в виду – в какой квартире? Как будто я и сам не спрашивал себя об этом. Уехать на Запад – это только полдела, Запад – не квартира. Где будет спать Себастьян?
Проблема, конечно, налицо, но ее не так уж трудно решить. В Гамбурге у меня есть квартира. Она, конечно, маловата для троих, и к тому же я ее пока сдаю. Но ее можно продать и купить в кредит другую, побольше. Наш брат журналист неплохо зарабатывает. В общем, на улице не останемся.
В отпуск в этом году нам не съездить. Во-первых, в любой момент может прийти ответ, во-вторых, куда ехать? В Монголию?
Аманда заявляет тоном пастора, что ожидание всяких разрешений – самое потерянное время жизни. Я настроен менее пессимистически. Ожидание страшно лишь тогда, когда ты ничем, кроме ожидания, не занят. А кто нам мешает заниматься другими делами? Мы можем путешествовать по окрестностям, встречаться с друзьями, читать, мы можем каждую ночь любить друг друга до изнеможения; это неправда, что ожидание так уж безнадежно отравляет жизнь. Просто Аманда беспокойнее меня, и это нетрудно понять ввиду предстоящих перемен. И все же еще неизвестно, для кого из нас эти перемены важнее.
Прошлым летом я был в Португалии, в рыбацкой деревушке на Атлантическом побережье. Тогда я еще не знал Аманду. Виланд и его жена взяли меня с собой. Они ездят туда каждый год. Элиза Виланд захватила свою подружку в надежде женить меня на ней, но из этого ничего не вышло. Мне не везло на курортные романы, я ненавидел себя за свои короткие, унизительные любовные интрижки и ждал настоящей женщины, такой как Аманда. И вот мы сидели по вечерам за бутылкой вина в напряженной атмосфере неопределенности, и я отравлял отпуск всей компании своей твердолобостью. Пока Доротея, подруга Элизы, наконец не познакомилась с португальским булочником. С этого момента всем сразу стало легче. Деревушка мне так понравилась, что я решил обязательно съездить туда с Амандой. Я рассказал ей об этих четырех мрачных неделях, чтобы она знала, в каком состоянии я был, когда мы с ней познакомились.
Себастьян в первый раз отправился к Хэтманну на одну ночь, с субботы на воскресенье. Он поехал один, он уже большой парень. Не хватало еще, чтобы Аманда каждый раз встречалась при этом с Хэтманном! Я вспоминаю ее слова о том, что не так уж плохо изредка сплавлять этого разбойника хотя бы на один вечер. Вот, такой вечер наступил – и где же тут хваленые плюсы? Мое предложение сходить в кино или поужинать в ресторане она отклоняет – нечего смотреть, нет аппетита. Я в свою очередь встречаю без энтузиазма ее предложение пригласить в гости Люси: для того чтобы пригласить Люси, нам вовсе не надо было отсылать из дому Себастьяна. Аманда упрекает меня, что я не принимаю всерьез ее подругу, в то время как она никогда не позволяет себе смотреть свысока на моих друзей и коллег, хотя это иногда и нелегко. А скоро, после нашего отъезда, у нее будут только
Аманда ловит меня на слове, и я внутренне уже готовлюсь провести вечер в качестве статиста. Она звонит долго, потом кладет трубку и говорит: тебе повезло. Мы валимся на диван и сплетаемся, как две змеи, в долгом поцелуе – то же самое мы могли бы делать, если бы Себастьян играл себе в своей комнате. Она и в самом деле умеет читать чужие мысли: она сдирает все тряпки с себя и с меня и говорит, что делает это не столько из страсти, сколько из желания заставить меня почувствовать разницу между присутствием и отсутствием Себастьяна. Когда она болтает подобную чушь, я умираю от удовольствия. Она меня убедила – пусть Хэтманн берет мальчишку хоть каждый вечер.
Сегодня где-то было принято важное решение, и, боюсь, не в нашу пользу. Когда я вышел из редакции, направляясь на обед, ко мне подошел незнакомый мужчина, с виду служащий, моего возраста и спросил, не уделю ли я ему несколько минут. Я ответил, что вообще-то собирался пообедать. Он сказал, что дело очень важное, речь идет о разрешении на брак. Для этого у меня, конечно, всегда наготове уйма времени. Он представляется Клаузнером, но в его глазах я читаю многозначительную улыбку: мол, конечно, это фамилия не настоящая, но как-то же надо представиться.
Мы не спеша идем в сторону Унтер-ден-Линден. Я взволнован и в то же время холоден – посланник! Странно, однако я совершенно уверен, что знаю, о чем сейчас пойдет речь. Наверное, потому, что несколько лет назад я уже побывал в подобной ситуации, за пару дней до отъезда в Восточный Берлин в качестве корреспондента Тогда ко мне тоже подошел незнакомый мужчина на улице, перед зданием в котором находилась редакция, и спросил, как я отношусь к идее сотрудничества. От него резко пахло одеколоном, а кожа его была покрыта таким равномерным загаром, как будто он неделями не вылезал из солярия. Метров сто я делал вид, будто обдумываю его предложение, потом отказался. Но тогда от моего решения не зависел исход никаких важных дел. Сегодня все обстоит иначе.
Клаузнер говорит: если позволите, я сразу же начну с главного, без всяких прелюдий. Я прошу его именно так и поступить. Если бы я изъявил готовность к сотрудничеству, говорит он, это очень помогло бы мне и госпоже Венигер в решении наших проблем. Я спрашиваю: и как же будет выглядеть это сотрудничество? Тут мне приходит в голову, что адвокат Краускопф – нет, его фамилия Краусхаар – предсказывал мне подобного рода встречи. Клаузнер растягивает губы в светской улыбке. Если бы я был его начальником, я бы запретил ему улыбаться на службе: у него некрасивые резцы. Он говорит, что спешить некуда – может быть, тем самым намекая, что слишком быстрый ответ снижает ценность моего согласия, –
