что ничего конкретного от меня пока не требуется, что речь пока идет всего лишь о принципиальном согласии. Я киваю. Мы проходим мимо советского посольства. Немецкие постовые перед зданием посольства провожают нас глазами. Было бы забавно, если бы один из них вдруг поприветствовал Клаузнера.

Он показывает в сторону Бранденбургских ворот, на просторы, простирающиеся за стеной, и с некоторым пафосом говорит, что мы ведь все живем в одном общем мире и именно потому, что нас многое разделяет, мы должны множить то, что нас могло бы объединить. Я опять киваю, он совершенно прав. Это существенно способствовало бы разрядке напряженности между двумя государствами, продолжает он тоном политического обозревателя, если бы они как можно больше знали друг о друге. Само собой разумеется, что моя готовность пойти им навстречу предполагает соответствующие шаги с их стороны. Я продолжаю кивать. Мы пересекаем проезжую часть, и он заботливо придерживает меня за локоть, чтобы я, не дай бог, не угодил под колеса. Я призываю себя отнестись к этому разговору более серьезно и ответственно: это не просто курьез, мне придется дать ему ответ, от которого слишком многое зависит.

И еще одно, говорит Клаузнер: в случае моего согласия от меня не станут требовать ничего такого, что могло бы обернуться для меня неприятностями. И ничего такого, что потребовало бы особых усилий. Вся необходимая им информация уже находится в моем распоряжении, мне не надо ее добывать. Впрочем, даже само слово «информация» неверно – оно вызывает ложные ассоциации с какой-то полуподпольной возней, чуть ли не с разведывательной деятельностью. А от него ждут, в сущности, всего-навсего готовности к добрососедскому, доверительному диалогу.

Теперь я хотя бы знаю, что наше дело не бросили в корзину для бумаг, это уже неплохая новость. Никак не могу решиться открыть рот – какой дать ему ответ, чтобы не испортить все в один миг? Надо или не надо связываться с ними? Становиться шпионом из любви к Аманде или нет? Может, согласиться и наврать им с три короба? Пока они поймут, что их обдурили, Аманда уже будет в Гамбурге. Или сказать: сначала товар, потом деньги? А перебравшись на ту сторону, послать их в задницу? Тут мне приходит в голову, что там дураков не держат. Я не знаю, что делать. А мы тем временем идем и идем. Интересно, есть ли у него какие-нибудь указания о том, сколько он может ждать ответа? Он оглядывается на хорошенькую женщину – мы ведь все живем в одном мире, и ничто человеческое нам не чуждо.

Ввергнув меня в пучину тревожной растерянности, он сам же и помогает мне выбраться из нее: означает ли мое молчание, что мне хотелось бы подумать, спрашивает он. Я благодарно киваю (мне, наверное, еще никогда в жизни не приходилось столько кивать, как за последние десять минут). Да, отвечаю я, мне хотелось бы подумать, и он непринужденным жестом дает мне понять, что прекрасно меня понимает. Со стороны посмотреть, так я обрел в его лице лучшего друга, он чуть не лопается от понимания. Я представляю себе увлекательную историю: они дают нам разрешение на брак, мы женимся, Аманда получает выездную визу; мы живем на Западе и через какое-то время они присылают ко мне в Гамбург Клаузнера. Тот говорит: послушай, приятель, мы пошли тебе навстречу, сделали все, что ты от нас потребовал, – не желаешь ли для разнообразия тоже сделать нам маленькое одолжение? Если бы я был начальником их секретной службы, я именно так бы и построил работу.

Я прошу Клаузнера записать мне свой телефон, чтобы я мог сообщить ему о своем решении. Едва начав фразу, я понимаю ее абсурдность, но должен же я как-нибудь закончить предложение? Вначале он делает вид, что это вполне естественно, вырывает листок из своего ежедневника и уже заносит над ним ручку. Но в последний момент вдруг, как бы сообразив, что есть более удобный способ, говорит: вы знаете, давайте лучше я сам вам позвоню – меня очень трудно застать на рабочем месте. Сколько времени вам понадобится? Три дня? Пять дней?

2 июля

Аманда замечает, что я подавлен, и мне приходится доказывать ей, что она ошибается. Зачем рассказывать ей об этой мерзкой встрече? Если бы она могла избавить нас от Клаузнера и его бандитской шайки, я бы ни секунды не колебался. Что она может мне посоветовать? Она бы просто испугалась, и все, ее нервы и без того натянуты как струна. Одна мудрость моего отца гласит: разделенная боль – двойная боль. Он говорил это матери, когда ему хотелось, чтобы его оставили в покое с его проблемами. Я помню, она каждый раз отвечала ему: да, да, конечно, а разделенная радость – полрадости; вот какие вы, мужчины!

Аманда гораздо категоричнее меня, я уже не раз имел возможность в этом убедиться; она бы бросилась на строительство баррикад. Она бы потребовала: пошли его к черту, с такой сволочью связываться нельзя. И я, для которого пресловутое разрешение на брак, по-видимому, значит гораздо больше, чем для нее, предстал бы перед ней трусом, жалкой душонкой, готовой на любые компромиссы, если бы отказался выполнить ее требование.

5 июля

Звонит Клаузнер. Он вежливо интересуется, пришел ли я к какому-нибудь результату. Я отвечаю: пришел. В качестве места встречи он предлагает Фридрихсхайн, в пяти минутах езды, и я отправляюсь на свою первую шпионскую встречу.

Если все получится как надо, я стану героем и спасителем Аманды. Я придумал один план. То, что может Джеймс Бонд, могу и я. Я покажу этим канальям, на что способен влюбленный корреспондент! Если бы только моя правая нога не дрожала так сильно – это мешает мне удерживать педаль дроссельной заслонки в константном положении.

Когда я выхожу из машины, мой план уже не кажется мне таким блестящим, как за час до назначенного времени. В гимназии я заработал себе авторитет одним тезисом, который назвал аксиомой Долля: уверенность в успешной сдаче экзамена прямо пропорциональна времени, отделяющему тебя от экзамена. Я думаю о том кошмаре, который начнется, если я сейчас скажу Клаузнеру: поищите себе других дураков. Нет, нет, план должен быть реализован! Это хороший план.

Он сидит на краю фонтана-сказки, рядом с королем-лягушкой, и покачивает ногой. Он в солнечных очках. Заметив меня, он снимает их – чтобы я мог его узнать. Мы молча подаем друг другу руку. Я все еще никак не сформулирую первую фразу. Он тут же начинает движение прогулочным шагом с таким видом, как будто прогулка – неизбежный ритуал любой конспиративной встречи. Под ноги нам катится мяч, я перехватываю его раньше него и ударом ноги посылаю детям. Итак? – спрашивает он.

Вперед! – командую я сам себе. Аманда, ругай меня покрепче. Вам, наверное, нетрудно будет представить себе, начинаю я, что мы, радиокорреспонденты, стараемся всегда быть готовыми к непредвиденным ситуациям. Нам часто совершенно неожиданно сам плывет в руки ценный материал, и без соответствующей готовности его легко можно упустить. С подобной проблемой сталкиваются и фотографы. Соответствующая готовность – это не только психологическое и физическое состояние, но еще и хорошее техническое оснащение. Поэтому я всегда ношу с собой маленький диктофон – вы не представляете себе, сколько интереснейших записей я в свое время прошляпил, забывая эту штуковину дома! Но на ошибках учатся. Мне продолжать или это-то достаточно?

Я показываю ему крохотный диктофон. Я купил его вчера за шестьсот марок. У него необыкновенно чувствительный микрофон. Дома я с помощью наждачной бумаги и нескольких капель растительного масла придал ему бывалый вид, чтобы он не выглядел таким откровенно новым. Пока все идет как надо. Клаузнер не прикасается к нему, хотя я с готовностью протягиваю ему магнитофон; похоже, он его совсем не интересует. Для него такие штуковины не новость. Если вы обратили внимание, продолжаю я, в прошлый раз, на Унтер-ден-Линден, я все время держался слева от вас – как вы полагаете зачем? Он уже понял зачем, потому что я кладу диктофон в правый карман куртки, предварительно показав ему, что внутри нет кассеты.

Одним словом, господин Клаузнер, я позволил себе записать наш маленький разговор и с дорогой душой пущу его в эфир. Качество записи, конечно, нельзя назвать идеальным, но думаю, радиослушатели простят мне небольшие помехи ввиду того, в каких сложных условиях производилась запись. На пленке отчетливо слышно почти каждое слово, и вы увидите – общественный резонанс, несмотря на все помехи, будет велик. Какое мне дело до выражения его лица, – что там на нем отразилось: досада, растерянность или страх! Не хватало еще, чтобы я жалел этого типа. Я даю ему время переварить информацию и представить себе последствия его бездарной попытки завербовать меня – последствия для его карьеры. Потом перехожу ко второй части, без которой первая была бы не более чем пижонством. Клаузнер» судя по всему, тоже не прочь послушать продолжение.

Итак, наш разговор будет передан по радио. В Восточном Берлине, конечно, закричат: все это ложь, провокация! Я выступлю в прессе с заявлением, что это чистая правда, – две взаимоисключающие точки

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×