Оливия усилием воли отвела взгляд и стала упорно рассматривать шрамы, бороздившие его челюсть. Достаточно плохо и то, что она позволила ему эту вольность. Она отказывается выглядеть косноязычной идиоткой.
Она постаралась собраться с мыслями.
— Я слышала, что элемент неожиданности — основное орудие военной стратегии, — заметила она и, на миг замерев, увидела, как его губы изогнулись в полуулыбке.
— Так оно и есть.
— А у вас большой опыт в военном деле.
— Можно сказать и так, — обронил он уже настороженно.
Оливия подняла глаза.
— Я слышала также, что одна битва еще не решает исхода войны.
Темная бровь вопросительно изогнулась:
— Полагаю, вы говорите о нас обоих?
Оливия пожала плечами:
— Ошибаетесь, Хейзл. Вам нужно знать, что единственное сражение может повернуть вспять течение военной кампании, — усмехнулся он и, прежде чем она успела возразить, снова закружил ее и притянул к себе так, что их бедра столкнулись, а кончики ее сосков скользнули по его груди. И каждый нерв в ее теле ожил. Она сгорала от жара и задыхалась, не понимая, в чем причина: в танце или партнере…
— Вы позволяете себе немыслимые вольности.
— Разве не этого вы ожидали от меня? — спросил он, понизив голос. — Разве не именно это влечет вас ко мне?
— Если меня и влечет к вам, то это лишь что-то вроде любопытства прохожего к очередной трагедии: пожар в доме, сломавшаяся карета…
— Пожар в доме? — рассмеялся он. Но она продолжала еще запальчивее:
— Да, или поломка экипажа. Посторонний человек может смотреть и надеяться, что сам никогда не переживет подобного несчастья.
— Слишком поздно, Хейзл.
Он крепче обнял ее за талию, повел куда-то в сторону, и она, не успев оглянуться, оказалась в темном переулке между пустым фургоном и лавкой сапожника.
— Слишком поздно, Хейзл, — повторил он. — Боюсь, несчастье само вас нашло…
Глава 10
— Если вы снова поцелуете меня… я… я закричу! — предупредила Оливия.
— Я готов рискнуть.
Сердце Оливии, и без того лихорадочно бившееся в продолжение всего вальса, почти рвалось из груди.
— Вы еще хуже, чем я думала. И вовсе не джентльмен.
— Возможно, нет, но меня обычно не влечет к молодым женщинам так называемого хорошего происхождения. Впрочем, вы не похожи на таких молодых леди.
— Это не так!
— Именно так.
Он слегка улыбнулся:
— Днем вы можете быть Оливией Берд, порядочной и приличной юной мисс, хладнокровно планирующей поимку достойного мужа, идеального джентльмена из общества, чтобы вести жизнь богатой светской дамы. Но по ночам…
Его рука, лежавшая на ее талии, властно притянула Оливию.
— По ночам вы становитесь Хейзл, моей прелестной, упрямой Хейзл.
Оливия не могла шевельнуться. Слишком заворожена была она его словами. Слишком возбуждена прикосновением.
В его словах была ужасная правда, принесшая, однако, определенное облегчение. Эта Хейзл, о которой он говорил, была по природе любопытна и немного распутна.
Но Оливия напомнила себе, что она никакая не Хейзл, и поэтому должна бороться с взаимным влечением.
— Боюсь, вы заблуждаетесь, лорд Хок, — выдохнула она. — Эта Хейзл — плод вашего воображения…
Но он заглушил ее слова поцелуем. В темноте. Прижав к фургону, от которого пахло овечьей шерстью и сальными свечами, под вопли сотни людей, танцевавших совсем рядом, он целовал ее, медленно, крепко… извлекая этим Хейзл из небытия…
Она не помнила, как освободила руки и обвила его шею. Как откинула голову. Он быстро этим воспользовался. Музыка тем временем набирала темп, заглушая голоса. Мужские, женские… они переплетались, ведя свою собственную мелодию.
Но в темном покое их укрытия лорд Хок целовал Оливию.
Невилл целовал Хейзл.
— Сколько тебе лет? — спросил он между поцелуями. Она так задыхалась, что едва смогла ответить:
— Двадцать один год.
— Ты очень хорошо целуешься.
Он обдал ее ушко жарким дыханием, и она инстинктивно выгнулась.
— Очень хорошо, — добавил он, вновь завладев ее губами, с еще больше силой, чем раньше.
Оливия, по-видимому, окончательно сошла с ума, потому что была абсурдно рада его словам.
Ни один мужчина до него не целовал ее так властно, так умело и с таким абсолютным сознанием собственной правоты. Он приоткрыл губами ее губы, его язык скользнул внутрь, лаская и гладя, также пылко-эротически, как тогда, у реки…
Господи Боже, о чем она думает?
Оливия резко отстранилась. Но он по-прежнему удерживал ее, прижав своим мускулистым телом к стенке фургона.
— Ты также страстно целовала всех мужчин, перечисленных в твоем журнале?
— Нет! — негодующе воскликнула она. — И немедленно отпустите меня!
— Но если твои расследования включают поцелуи, — продолжал он, игнорируя ее слова, — я обязан им своей искренней благодарностью, всем тридцати восьми.
— Я уже говорила, что никого не целовала! И отпустите меня.
Она толкнула его в грудь, в эту твердую, как камень, грудь, отчетливо ощущая бушующие в ней противоречивые эмоции: гнев и обида за незаслуженное оскорбление, удовольствие от услышанного комплимента ее поцелуям и унижение и стыд за свою легкую капитуляцию.
Ей нужно немедленно вернуться к матери и Пенни и держаться подальше от Невилла Хока и его опасного притяжения. Несмотря ни на что, она не могла отрицать его опасную привлекательность. Зловещую привлекательность. Фатальную привлекательность…
Но он не собирался ее отпустить и дал ясно это понять.
— И скольких ты уже целовала?
«Самое большее — четверых…»
— Не так много, как вы… женщин. Вспыхнувший факел залил его лицо золотым светом, и в этот миг она успела увидеть его высокомерную улыбку.
— Это комплимент?
— Только вы способны такое подумать. Это оскорбление вашим моральным принципам, которых, впрочем, у вас нет совсем.
— Наоборот. Я считаю своим моральным долгом ублажить каждую женщину, которая решит меня
