истории, которые могли исходить только изнутри, от кого-либо из сборной Англии. Люди говорили, что в результате всего того отбора не миновать громкого скандала, поскольку одна широко известная и высококлассная фамилия останется за пределами списка. При этом намекали на то, что вроде бы это будет Газзи. Однако наверняка не знал никто — ни пресса, ни игроки. Немного раньше в тот же день мы спустились в бассейн, и я уселся рядом с Полом. Внезапно он повернулся ко мне вместе со своим шезлонгом:
— Знаешь что, Дэвид, — я тебя люблю. Ты отличный молодой игрок и отличный парень. Мне нравится играть в футбол рядом с тобой. Я только и сделал, что посмотрел на него. Это говорилось мне, и говорилось одним из самых великих игроков, которых знала Англия.
— Мне действительно хочется поехать на этот чемпионат мира, Дэвид. Хочется поиграть в нем вместе с тобой. Он повторил эту мысль не один раз. До него, должно быть, дошли слухи, что его могут пробросить. Только позже все мы узнали, что стряслось, когда старший тренер сказал Газзи насчет его непопадания в окончательный заявочный список. После этого Пол буквально обезумел. Гэри Невилл жил в номере по соседству с Газзи и слышал его выкрики и звуки, которые явно издавала расшвыриваемая им мебель. Со своей стороны, я должен честно признать, что к тому времени, когда все эти новости перестали быть таковыми, сделавшись общеизвестными фактами, меня больше беспокоили несколько моих товарищей по команде «Манчестер Юнайтед».
То, что Гэри и Фил Невиллы, Пол Скоулз, Ники Батт и я были очень близкими друзьями, лишь еще более усугубляло ситуацию, когда Фил и Батти не попали в сборную. За несколько дней до этого кто-то из администрации даже подмигнул Филу, как бы давая ему тем самым понять, что он войдет в команду. Из-за этого ему было еще тяжелее вынести постигшее его разочарование. Едва узнав эту невеселую для моих друзей весть, я тут же пошел навестить их. Через час им обоим предстояло вылетать домой, и они стояли в своих номерах с уже упакованными сумками. Я крепко обнял Фила Невилла. Мы пятеро росли и воспитывались вместе, и вот теперь двоих из нас отправляли домой. Думаю, Гэри должен был испытывать еще большие душевные муки, говоря «до свидания» своему брату-близнецу. И когда я размышляю об этом теперь, то понимаю, что у Батти и Фила впереди все же было, как вы понимаете, еще много времени для выступлений на международном уровне. А вот Пол Гаскойн только что упустил последний шанс представлять свою страну.
Огорчения из-за ребят, которых не взяли в сборную, и того способа, каким их поставили об этом в известность, оказались не единственными. На следующее утро нас ждала очередная тренировка, хуже которой я не в состоянии вспомнить. Атмосфера была жуткая. Ожидалось, что мы с ходу станем работать на всю катушку. Я понимал, что чемпионат мира начинается буквально через несколько дней, но чувствовал, насколько всем нам необходимо время, чтобы немного отдохнуть, расслабиться, побыть вместе и ощутить себя единой командой. Но у Гленна интенсивность занятий никогда не снижалась. Да и надзор тоже. Даже когда вечер у нас выдавался свободным, нас всех загоняли и большую комнату с баром на первом этаже отеля, где мы торчали за закрытыми дверями и задернутыми шторами, чтобы никто не мог добраться до нас. А ведь иногда мы нуждались в чем-то совершенно другом: хотелось часок-другой посидеть в холле, подписывая автографы детям и болтая на вольные темы с болельщиками из Англии. По правде говоря, чувствовали мы себя погано и ходили, как в воду опущенные, но никто не вымолвил ни словечка о возникшей ситуации. Часть ребят исчезла, а Гленн молча ждал, пока мы забудем об эмоциональной стороне случившегося, и вел себя так, как будто ничего не произошло. Это все порождало в нас довольно странные чувства, и хотя тренировки шли вроде бы как обычно, мне казалось, что у большинства игроков голова день за днем была занята чем-то другим.
В первые месяцы моего пребывания в сборной Англии Гленн Ходдл относился ко мне по-настоящему хорошо. Я получал удовольствие от методов его работы на тренировках — и, думаю, был в этом смысле отнюдь не одинок, — а также гордился тем, чего мы достигли под его руководством, успешно пройдя отборочную стадию и попав в главный турнир. Почему все это изменилось, причем так внезапно, я не понимал в то время и не пойму, видимо, никогда. О том, что дела в сборной идут совсем не так, как я мечтал и ожидал, размышляя о предстоящем чемпионате мира, мне в первый раз подумалось после товарищеского матча с местной наспех собранной командой, который был организован в нашем тренировочном лагере в Ла-Боле за несколько дней до начала турнира. Встреча прошла на очень низком уровне — хуже некуда. Мы проиграли этот матч, и я первый готов признать, что сам тоже играл далеко не блестяще. Впрочем, ничего страшного вроде бы не случилось. И сказано по данному поводу тоже ничего не было, но я нутром почувствовал тогда, что старший тренер стал относиться ко мне чуть более сдержанно. Иногда при контактах с руководителем у тебя возникает такое чувство, что он имеет на тебя зуб, и ты чувствуешь себя не в своей тарелке — таким образом, словно тобою пренебрегают или тебя почти демонстративно избегают. Именно такое чувство возникло у меня после той ничего не значившей разминочной игры, но я даже на мгновение не подумал, что не буду играть в нашем первом матче на турнире. Ведь я, в конце концов, выходил на поле в каждой встрече из числа тех, которые привели нас на чемпионат мира.
Но я был неправ. Полностью неправ. За несколько дней до нашего первого по календарю матча против Туниса, запланированного в Марселе, старший тренер усадил нас в кружок на тренировочном поле, чтобы поговорить о стартовом составе. Мне в тот момент показалось странным, когда он начал с того, что ожидает от игроков, которые не будут выбраны, чтобы те уклонились от пресс-конференций и вели себя таким образом, как будто команда еще не объявлена. В некотором смысле такой аспект уже известного нам подхода Гленна к своей работе не был для меня неожиданностью. Он вообще любил играть в игру под названием «угадайка». Перед матчем против Италии в Риме я немного шмыгал носом из-за простуды. Гленн сообщил средствам массовой информации, что я чувствую себя плоховато, и даже заставил меня покинуть тренировку за десять минут до ее окончания, чтобы журналистам и всем прочим показалось, будто мое состояние хуже, чем оно было на самом деле. Я не хотел пропускать ни одного занятия, но он настаивал. Ему казалось, что мы получим психологическое преимущество, если итальянцы не будут до последней минуты знать, кто у нас выйдет на поле. Тем не менее, здесь, в Ла-Боле, за два дня до начала чемпионата мира его тактика стала иной. И я, конечно, почти сразу понял, что игра, которой Гленн развлекался на сей раз, состояла совсем не в стремлении заставить прессу или тунисцев заняться гаданием. Его интересовало нечто другое: он хотел проверить молодого игрока на изгиб, — и для меня это определенно делало ситуацию более трудной, чем она должна была и могла быть.
Он объявил состав, которому предстояло начать игру против Туниса, — просто прочитал фамилии игроков из списка, составленного заранее на листочке бумаги. Как мне кажется, я знал, точнее, чуял где-то глубоко внутри, что случится именно таким образом. Уже несколько дней все шло наперекосяк. Но тем не менее, когда невзирая на все плохие предчувствия, моей фамилии действительно не оказалось в числе одиннадцати отобранных, у меня возникло такое ощущение, словно кто-то врезал мне под дых. Я боялся, что меня вырвет и даже какую-то долю секунды надеялся, что просто не расслышал, когда Гленн произнес «Бекхэм». Потом посмотрел на Гэри Невилла. Он ответил мне взглядом. Стало быть, он тоже был удивлен? Или всего лишь наблюдал за моей реакцией? Конечно, это был удар по моей гордости — такой удар, которым проверяется, достаточно ли ты зрел, чтобы выдержать его. Но что меня действительно поразило, так это возникшая где-то на задворках сознания мысль о том, что я совершенно не понимаю, почему старший тренер принял такое решение. Я всегда старался относиться к тренировкам профессионально. Я люблю их почти в такой же мере, как играть. Однако в то утро это была пустая трата времени. Я чувствовал себя невероятно скверно. И был настолько зол, что не мог принудить себя работать надлежащим образом. Гленн, вероятно, и сам разобрался, что я не справляюсь с теми упражнениями, которые мне велено было делать. А вдобавок я почти наверняка знал, что случится дальше, — как только мы закончили занятие, он объявил, кто будет в этот день отвечать на вопросы прессы. И конечно, в том списке стояло мое имя. Это было ужасно. Я никогда не принадлежал к тем, кто умеет хорошо скрывать свои эмоции. Если у меня плохо на душе или чувствую себя как в воду опущенный, окружающие сразу ощущают это. Я участвовал в той пресс-конференции и не сказал ничего из ряда вон выходящего, но, по-видимому, газетчикам было почти очевидно, что многое идет как-то не так. После ее окончания нескольким другим игрокам сразу позвонили журналисты, которым эти ребята помогали готовить дневники чемпионата мира. «Что случилось с Дэвидом? — спрашивали они. — Его убрали из команды?»
Многие из старших тренеров играют в психологические игры с прессой и с командами противников. Здесь же, как мне показалось, старший тренер сборной Англии разыгрывал некий психологический спектакль
