видами ее энергии), обучения, специализации (разделение труда), изобретательности, подражательности и законодательных мероприятий. В последний десяток лет мне пришлось особенно часто узнавать случаи взаимной связи всех указанных влияний, и я задумал свести всё это по возможности в одно целое». В течение года, последовавшего за первым выпуском «Библиотеки», Менделеев отредактирует в этом ключе почти два десятка серьезных работ. Что касается перспективы, то Дмитрий Иванович довел до сведения сотрудников издания — под его началом трудилось 50 человек — подробное содержание двадцати будущих томов. Но вскоре издательство было вынуждено прекратить финансирование этого проекта, и после выхода в свет всего нескольких выпусков серия перестала существовать. Начинание, на которое Менделеев возлагал большие надежды, оборвалось из-за отсутствия читательского интереса.
Высидеть в Париже весь срок выставки для Менделеева было делом невозможным. Конечно, здесь было много важного, интересного и даже весьма приятного — например, известие о присвоении ему звания командора ордена Почетного легиона или приглашение на обед к старому другу И. И. Мечникову, с 1886 года жившему в Париже и возглавлявшему новую лабораторию в Пастеровском институте. Илья Ильич очень драматично описывал гостю битвы фагоцитов с микробами и горячо призывал Менделеева побольше есть кисломолочных продуктов — считал, что в них залог долголетия.
Дмитрий Иванович, конечно, и в Париже продолжал свои текущие дела: занимался календарем, писал статьи об устройстве Петербургского политехнического института, о транспортировке нефти и даже о свежих китайских событиях (Боксерском восстании), работал над «Учением о промышленности», общался с коллегами-метрологами, вел обширную переписку, — но душа звала домой, тем более что там его ожидала еще ббльшая масса работы.
Его присутствие требовалось в Главной палате, уже два года ожидавшей решения вопроса о финансировании строительства новых помещений. Всё это время Менделеев добивался возведения на территории Палаты еще двух новых зданий: лабораторного корпуса и жилого дома для сотрудников. От Менделеева требовались не только упорство, но и хитрость. В частности, О. Э. Озаровская описывает, каким образом он организовал посещение Палаты великим князем Михаилом Николаевичем, от которого в немалой степени зависело финансирование стройки. В течение нескольких дней перед этим сотрудники тащили из подвала в лаборатории самую неуклюжую и громоздкую рухлядь, оставшуюся от прежних опытов, чтобы усилить и без того очевидную тесноту. При этом Менделеев настаивал, чтобы сам проход высокого гостя был максимально затруднен: «Под ноги, под ноги! Чтоб переступать надо было! Ведь не поймут, что тесно, надо, чтоб спотыкались, тогда поймут!» Первый жилой дом, на верхнем этаже которого жил сам управляющий с семьей, был построен еще в 1897 году. С тех пор персонал Палаты увеличился ровно в два раза. В 1899 году поступили первые средства, была создана строительная комиссия под председательством Менделеева, но денег едва хватило на закладку одного здания. Между тем у главного российского метролога были обширные планы не только в отношении старых лабораторий, но и устройства новых. В частности, он был намерен создать химическую, а также газо- и водомерную лаборатории, механические мастерские, построить установку для определения напряжения (ускорения) силы тяжести, а также обзавестись собственной обсерваторией, необходимой для определения точной длительности секунды. (Несколько забегая вперед можно сказать, что выход из ситуации, когда Министерство финансов было просто не в состоянии обеспечить деньгами уже утвержденное строительство, найдет сам Менделеев, который предложит вместо двух домов построить одно «особое» пятиэтажное здание, где разместятся все задуманные им лаборатории, мастерские, обсерватория и квартиры для служащих. Так появится проект известного здания с башней и колодцем, которое архитектор С. С. Козлов возведет всего за год.) Дмитрий Иванович был также необходим в это время в Петербурге как эксперт на громком процессе о загрязнении Невы сточными водами Ниточной мануфактуры. Всё это вынуждало его совершать длительные отлучки в Петербург, что, впрочем, воспринималось руководством русского отдела Всемирной выставки и министерством, откомандировавшим его в Париж, с пониманием.
И еще одно дело требовало его личного контроля. Дмитрий Иванович затеял строительство двух доходных домов на Пушкарской. Строительство шло быстро, но за подрядчиком требовался догляд, да и нужно было произвести очередные выплаты. Несмотря на скромный образ жизни и повседневную расчетливость Дмитрия Ивановича, денег семье не хватало. Сказались в конце концов та принципиальная дистанция, которую ученый выдерживал относительно коммерческих проектов, создававшихся при его помощи, — «отказывался от принятия участия в выгодах», и тот особый характер менделеевской «скупости», который заставлял его устраивать регулярные праздники с подарками для детей сотрудников Палаты, тратить крупные суммы на гостинцы, которые он каждый раз привозил из-за границы всем родным и знакомым, и вносить двойную плату за обучение сына, имея в виду кого-то (он никогда не интересовался его именем, чтобы избежать благодарности), кто не мог заплатить за свое обучение. Менделеев надеялся, что доход от сдачи квартир хоть как-то укрепит его материальное положение, однако на деле это предприятие еще больше его ухудшило. В «Биографических заметках», описывая 1901 год, он сам признался: «Окончил стройку дома на Пушкарской и деньгами запутался». Чтобы расплатиться с долгами, построенные дома пришлось сразу же заложить.
Очевидно, что после 1900 года Менделеев ощущал явную тревогу и даже угрызения совести относительно материального будущего своей семьи. Одно из подтверждений тому — неотправленное письмо Дмитрия Ивановича к Витте. Выдержки из этого документа очень часто цитируются, но главным образом в тех случаях, когда речь идет о заслугах великого ученого в его собственном понимании. Это действительно интересный момент, который нельзя обойти вниманием. Описывая 48 лет служения родине и науке, Менделеев в первую очередь говорит о своем вкладе в науку, составляющем «гордость, не одну мою личную, но и общую русскую». Он указывает на признание этого факта более чем пятьюдесятью научными сообществами мира. Стоит отметить, что в письме нет ни слова об открытии Периодического закона, об «Основах химии», об исследованиях в области упругости газов и растворов, что совершенно понятно, учитывая «весомость» этих достижений в глазах руководства финансового ведомства, больше ценившего в нем выдающегося промышленного эксперта и единомышленника в области экономической политики. Столь же кратко он пишет о преподавании, которое взяло «лучшее время жизни и ее главную силу». Третьим видом своей деятельности Менделеев называет «службу в пользу роста русской промышленности, начиная с сельскохозяйственной» и описывает ее подробнее всего, не упуская опытных исследований по разведению хлебов, занятий нефтяной и фабрично-заводской отраслями, изобретения бездымного пороха, разработки тарифов и реформы метрологической службы.
Очевидно, что такого рода письмо могло быть продиктовано в первую очередь желанием обосновать некую просьбу, связанную с необходимостью поправить материальное положение, тем более что в самых первых строках Менделеев сообщает, что торопится написать Сергею Юльевичу «по личным делам», поскольку стремительно слепнет, а диктовать или обратиться лично не может — надо понимать, из-за деликатности вопроса. В таких случаях Дмитрий Иванович, как известно, очень часто обращался к письму, которое потом мог просто спрятать в стол, поскольку лично для себя просить стыдился. Описывая свои заслуги в изобретении пироколлодийного пороха, Менделеев замечает: «Другой на моем месте, даже любой ученый 3. Европы, на одном этом сумел бы обеспечить себя на всю жизнь…» Дойдя до перестройки работы Главной палаты мер и весов, он сообщает, что «уже ныне доходы от выверяемых приборов превосходят все годовые расходы на 100 или даже 200 тысяч рублей».
Окончательно ставит точки над «i» завершение письма: «Прибавьте ко всему предыдущему этому три полки написанных или редактированных и напечатанных мною книг, да разнородные интересы большой семьи, видящей во мне свою опору, и Вы поймете, что при всей скромности жизни у меня мало было возможности скопить какое-либо обеспечение для себя и семьи и вовсе не было времени и склонности заниматься делами этого рода… Вижу, что в таком печальном положении своих дел личных кругом сам виноват, что детям оставлю долги, что перед смертью пора подумать об исправлении наделанных ошибок…» Старый ученый собирался о чем-то просить — то ли об увеличении жалованья, то ли о какой-то возможности заработать, а может, о приличной пенсии семье после своей кончины, — но не попросил. Письмо не послал, а вместо этого положил в конверт, на котором через какое- то время написал, чтобы послали после его смерти, которую считал близкой. В сентябре 1906-го конверт снова попал ему в руки, но он лишь дописал на нем, что еще жив, и вклеил в альбом. К этому времени он
