приобретенный для этого по требованию медиума. Медиум, сидевший со связанными руками и привязанный к стулу, должен был очутиться в алькове, затянутом от потолка до полу материей, прибитой по краям гвоздями. В этой темноте и сравнительной тишине отцу послышался подозрительный шорох и звук распарываемой ножом материи. Недолго думая, Дм. Ив. зажег спичку, и все увидели медиума, находившегося уже в алькове вместе со стулом и преспокойно зашивающего материю по шву. Конечно, произошло смятение среди увлеченных спиритизмом и обморок медиума».
Несмотря на то что работа продолжалась и комиссия была далека от окончательных выводов, Вагнер и Бутлеров опубликовали по большой статье во враждебном университету катковском «Русском вестнике». Борьба разгоралась не на шутку. В ответ Дмитрий Иванович, с согласия комиссии, выступил с публичной лекцией на эту тему в аудитории Русского технического общества в здании Соляного городка (ранее здесь находились склады соли и вина, а теперь располагались выставочные павильоны). Это была, наверное, единственная лекция, прочитанная им с листа (готовый текст должен был уберечь оратора от излишней горячности). Он рассказал собравшимся о ходе работы комиссии и о позиции сторонников спиритизма, считавших, что непосвященные, неспособные увидеть то, что видят они, должны молчать до тех пор, пока увидят и уверуют.
Тем временем полемика начала переходить в настоящий скандал с обвинениями и разоблачениями. К театру военных действий подтянулись литераторы. Ф. М. Достоевский, с интересом следивший за сеансами спиритов и настойчиво просивший своего приятеля Вагнера (их познакомил поэт Я. П. Полонский) добыть ему приглашение на медиумическую демонстрацию («Что у Аксакова? Будут ли, наконец, сеансы? Я готов обратиться к нему сам…: не допустит ли он меня к себе хоть на один сеанс?»), в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год пометил: «Спиритизм. Нечто о чертях. Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти». Далее он писал: «В самом деле, что-то происходит удивительное: пишут мне, например, что молодой человек садится на кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать по комнате, — и это в Петербурге, в столице! Да почему же прежде никто не скакал, поджав ноги в креслах, а все служили и скромно получали чины свои?..» По Достоевскому, спиритизм — это проделки чертей, вечно готовых одурачивать людей и сеять между ними раздор. В романе «Братья Карамазовы» он выскажется об этом совершенно конкретно: «Вот уже сколько у нас обидели людей, из поверивших спиритизму. На них кричат и над ними смеются за то, что они верят столам, как будто они сделали или замыслили что-либо бесчестное, но те продолжают упорно исследовать свое дело, несмотря на раздор… Ну что, например, если у нас произойдет такое событие: только что ученая комиссия, кончив дело и обличив жалкие фокусы, отвернется, как черти схватят кого-либо из упорнейших членов ее, ну хоть самого г-на Менделеева, обличавшего спиритизм… и вдруг разом уловят его в свои сети… — отведут его в сторонку, подымут его на пять минут на воздух, оматерьялизуют ему знакомых покойников, и всё в таком виде, что уже нельзя усумниться, — ну, что тогда произойдет?»
Следующим медиумом, которого Аксаков привез из дальних краев, была некая мадам Клайер. Ее добросовестность гарантировалась не только репутацией «сильного» медиума, но и тем обстоятельством, что она, получив богатое наследство, отошла от публичных показов, а в Петербург прибыла исключительно с целью помочь работе комиссии. Мадам Клайер прославилась своей способностью заставлять столы двигаться, бить ножками и даже подпрыгивать. К ее приезду научный Петербург приготовился со всей основательностью. Во-первых, был изготовлен манометрический стол с чуткой к любому физическому усилию столешницей — малейшее давление на нее снизу или сверху отмечалось приборами. Во-вторых, профессор Н. П. Петров сконструировал стол со столешницей, вообще не имеющей свесов (то есть его нельзя было приподнять, наклонить или раскачать за столешницу), и расходящимися далеко в стороны ножками, чтобы медиум не смог подсунуть под них ступню. В-третьих, решили применить прибор для улавливания медиумических стуков и звуков, а в-четвертых — весы для проверки увеличения и уменьшения веса.
Примерно в это же время в рядах сторонников спиритизма произошло некоторое волнение: Вагнер, хотя и не перестал верить в него, всё более склонялся к необходимости его физического изучения, а Бутлеров с Аксаковым продолжали доказывать, что демонстрация сама по себе должна служить свидетельством реальности медиумических эффектов. «Явления непостоянны, капризны, — говорил Бутлеров, — нужно долго трудиться, чтобы случайно попадать на факты. Здесь нельзя ставить опыты так, как мы ставим их в наших лабораториях».
К началу серии опытов с мадам Клайер ситуация буквально накалилась. Спириты готовились торжествовать победу, антиспириты собирались ни в коем случае не допустить мошенничества. 13 февраля 1876 года на сеансе в доме Аксакова помимо медиума и обычных участников присутствовали писатели Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков и П. Д. Боборыкин. С самого начала «секунданты» Клайер стали настаивать на использовании простого стола. Кроме того, лишь трем членам комиссии разрешено было находиться в одной комнате с медиумом, остальных не только выдворили в соседнее помещение, но и запретили им даже оттуда делать наблюдения. И во всём остальном, как писалось в протоколе заседания, «сеансы… обставляли условиями, устраняющими удобства наблюдения, ставя медиума в условия полной свободы бесконтрольных действий». Тем не менее «один раз было прямо замечено, что госпожа Клайер подвела свою ногу под ножку стола». С большим трудом стоило усадить мадам медиума за манометрический стол, «при этом не было замечено ни качания, ни поднятия этого стола». Во время сеанса за столом конструкции профессора Петрова «этот последний ни разу не качался и не поднимался». До остальных приборов дело вообще не дошло.
Вскоре Бутлеров, Вагнер и Аксаков отказались посещать заседания комиссии (они, правда, сделали еще одну попытку сотрудничества, прислав описание и даже фотоснимки массового явления человеческих фигур среди бела дня, случившегося на американском континенте, на ферме братьев Эдди, но комиссия сочла их обманом), а состоятельная мадам Клайер перестала участвовать в споре русских ученых, найдя себе в Петербурге более приятные занятия. Бутлеров чувствовал себя униженным и подавленным, члены же противоположного лагеря были возмущены нетерпимостью спиритов к любой попытке объективно исследовать предъявленные чудеса. Комиссия завершила свою работу, придя к заключению: «… спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, а спиритическое учение — есть суеверие». Председатель комиссии, мягкий и деликатный профессор Ф. Ф. Петрушевский (впрочем, ничуть не более мягкий и деликатный, чем оказавшийся его противником профессор А. М. Бутлеров), не выдержал и дописал от себя: «…я не мог бы еще раз приступить к занятиям такого рода без чувства отвращения и даже унижения; так вся требуемая сторонниками спиритизма обстановка этих занятий странна, деспотически подавляет свободную пытливость и вообще бесконечно далека от того, чего требует точная и гласная наука».
Писатели и журналисты, втянутые в эту скандальную историю, писали о спиритизме довольно скептически, избегая категорических утверждений, но при этом весьма недвусмысленно обвиняли Менделеева и его товарищей в предвзятости и разжигании вражды к спиритам. «…В нашем молодом спиритизме, — высказался Достоевский в мартовском выпуске «Дневника», — заметны сильные элементы к восполнению и без того уже всё сильнее и прогрессивнее идущего разъединения русских людей». Взяв спиритов под условную защиту, Федор Михайлович не находил никакого оправдания Менделееву и его товарищам, заявив (чуть раньше, по следам сеанса 13 февраля): «Я думаю, что кто захочет уверовать в спиритизм, того ничем не остановишь, ни лекциями, ни даже целыми комиссиями, а неверующего, если он только вполне не желает поверить, — ничем не соблазнишь…»
Менделеев также очень энергично выступал устно и в печати по поводу завершения работы комиссии, но, читая его тексты сегодня, за их всегдашней сложностью и многословностью явственно ощущаешь некоторую растерянность автора от того громадного и непредсказуемого резонанса, который получила эта история. Он хотел помочь близкому человеку, «поскользнувшемуся» на мистицизме, а вместо этого нанес
