студентов с начальством. Он сам, пренебрегая опасностью, пришел в университет, чтобы видеть, как всё пройдет. Надо сказать, что Сабурова — порядочного человека, сына декабриста, искренне желавшего договориться со студенчеством, — народовольцы ненавидели значительно больше, чем его предшественника графа Толстого, хотя единственное обвинение в его адрес могло состоять разве что в том, что он не пришел на похороны недавно скончавшегося Ф. М. Достоевского. Но за это он, что называется, уже претерпел от прессы и просвещенной публики (хотя, возможно, он просто не хотел идти рядом с обер- прокурором Святейшего синода «лапушкой» К. П. Победоносцевым). Тогда за что же? Газета «Народная воля» (1881. № 35) отвечает на этот вопрос совершенно откровенно: «Система Сабурова, постоянно рекомендующая «погодить», «выждать», «быть благоразумными» и проч., начала деморализовывать студентов, выдвигая в их среде на видное место разных молодых стариков, карьеристов, вообще тот тип, который окрещен в студенческой среде кличкой «бонапартистов». Масса студенчества, разумеется, не имеет и не имела ничего общего с «бонапартистами», но, с другой стороны, они, как всякая масса, не отличаются и безусловным радикализмом». А народовольцам именно этот радикализм и был нужен.
В акции, которая не имела точного сценария и должна была развиваться спонтанно, главная — по сути самоубийственная — роль отводилась Подбельскому и Когану-Бернштейну, которых должны были немедленно поддержать 300–400 добровольцев (больше не стали привлекать из соображений конспирации). Вслед за этим ожидалось активное участие тысяч студентов, сочувствующих радикальным идеям. Расчет оказался верным. Процитированный нами источник описал случившееся довольно точно и с удовольствием:
«Акт 8 февраля, по обыкновению, собрал в университет значительную публику. Тысячи четыре человек присутствовали в зале. По прочтении проф. Градовским университетского отчета раздались рукоплескания. Но в это время с стороны хор послышался голос (по всей видимости, Когана-Бернштейна. —
Менделеева на акте не было. По свидетельствам всех его биографов, он был в это время смертельно измучен своими неприятностями (к которым можно добавить твердый отказ Феозвы Никитичны дать ему развод) и вообще плохо собой владел. О случившемся он узнал от других, и к следующему дню, когда у него была лекция, Менделеев уже был доведен до последней крайности. Нападение на почетного гостя университета во время торжественного акта шло вразрез со всеми его нравственными установками и представлялось совершенно вопиющим злодеянием. Придя в аудиторию, он разразился бурным осуждением виновников события, в ходе которого, возможно, незаметно для себя, но очень заметно для студентов сделал крен в национальную сторону — имеется в виду конечно же национальность Когана-Бернштейна (Подбельский был сыном священника). В каком-то месте своей речи он вдруг без видимой логики рассказал присутствующим то ли байку, то ли действительный случай времен его учебы в институте: о том, как в театре у однофамильца смутьяна расстроился желудок, но он не мог уйти, поскольку жалел денег, истраченных на билет, и мучился до тех пор, пока соседи не собрали ему ровно такую же сумму. В завершение Менделеев произнес пословицу, которую, похоже, сам же сию минуту и сочинил: «
Значительная часть аудитории тут же встретила речь профессора свистом. Студенты физико- математического факультета сочувствовали народовольцам не слабее, чем студенты остальных факультетов; кроме того, интеллигентные молодые люди меньше всего ожидали услышать такое из уст Менделеева. Другая часть слушателей восприняла сказанное с полным одобрением и пыталась заглушить этот несмолкаемый свист аплодисментами. Менделеев немедленно понял, что совершил непростительную ошибку. Будто бы очнувшись, он нашел в себе силы, кое-как успокоив бушующих студентов, обратиться к теме лекции. Но было уже поздно: злополучная речь была кем-то из студентов дословно записана и почти немедленно разошлась по городу. После этого ему на квартиру в течение нескольких дней поступала доселе совершенно невозможная корреспонденция: некие анонимы его ругательски ругали и называли «добровольцем Третьего отделения», а авторы, полностью указывающие свои имена-чины-титулы, сердечно благодарили за наставление их сыновей на путь истинный. Жизнь превратилась в невыносимую муку, и профессор решил с ней покончить. Он думал лишь о том, как это сделать.
Через неделю после злополучной лекции Менделеев подал ректору заявление с просьбой немедленно предоставить ему отпуск до каникул и дальше, на всё лето, либо уволить в отставку. Андрей Николаевич Бекетов, видя коллегу в таком тяжелейшем состоянии, приложил все усилия, чтобы удовлетворить его прошение наилучшим образом. С помощью Сабурова он добился высочайшего соизволения на заграничную командировку с научной целью. 19 февраля в газете «Новости» появилось большое сообщение: «Прощальная речь профессора Д. И. Менделеева». Корреспондент писал, что «любимый и уважаемый всеми» профессор объявил студентам о прекращении курса лекций и о своем желании побеседовать с ними последний раз. Менделеев начал с того, что
Первым пунктом его поездки был Алжир, где должен был состояться какой-то научный форум. Менделеев решил, что во время морского плавания выбросится с палубы за борт. С этим решением он и готовился отправиться в путь. Написал завещание, собрал все письма, которые писал Анне и прятал в своем письменном столе, начиная с того дня, когда, почти четыре года назад, впервые увидел ее за воскресным обедом. Все бумаги он вручил пришедшему проститься с ним А. Н. Бекетову. О своем намерении свести счеты с жизнью не сказал, но Бекетов без слов понял, что отпускать его в таком состоянии нельзя, и приступил к немедленным действиям. Александр Николаевич (в некоторых источниках речь идет о том, что он был не один, а вместе с Иностранцевым, Краевичем и Докучаевым) бросился к Феозве Никитичне со
