любопытство. Они прочтут, возможно, и с интересом, но интерес этот будет направлен на экзотику, на малоизвестные подробности существования гомосексуальной среды, с ее обычаями и нравами. И даже самых чутких и отзывчивых, сочувственно откликающихся на любые человеческие переживания, будет отвлекать неотвязная мысль о ситуации, в которой они категорически не могут представить себе никого из своих близких.
Вот почему я и решил как бы расслоить содержательную и эмоциональную информацию, заключенную в тексте. И то, что это в принципе оказалось возможно, уже заключает в себе элемент важного открытия. Замена героя героиней, то есть перевод гомосексуального романа в жанр обычных, гетеросексуальных отношений не потребовал никакой специальной редактуры. Тот же язык чувств, та же логика их зарождения и развития, та же глубина эмоционального потрясения, вызываемого ощущением нераздельности с объектом любви или, наоборот, доказательствами измены, предательства. И точно такое же обаяние тайны, которая всегда окутывает взаимное влечение двоих: как они нашли друг друга? Почему друг друга выбрали? Что делает их союз – длительный или кратковременный, счастливый или несчастный – единственным и неповторимым, как единственна и неповторима каждая человеческая личность?
Конечно, если бы в дневнике Леонида Петровича содержалось откровенное описание эротических сцен, мне бы туго пришлось с моим экспериментом: здесь уж никак нельзя было бы обойтись простой подстановкой имен и местоимений. Но изложение, как вы могли заметить, исключительно целомудренно по стилю, и в этом, как мне показалось, проявляется не только литературный вкус, но и жизненные ориентации автора дневника. Он, безусловно, принадлежит к числу людей, для которых секс является вершиной, пиком отношений; но ведь и вершина своей исключительностью обязана тому, что к ней подводит мощный массив, а в нем каждый уровень, каждый слой имеет отдельное, особенное значение. Ему нужен не партнер, а точно такая же «вторая половина», которую обычные мужчины такого психического склада ищут в любимой женщине, жене. Вот и Леонид Петрович, как о пределе своих мечтаний, говорит о доме, о семье, о возможности полной самоотдачи. И рушится эта его мечта не потому, что герой его романа тоже принадлежит к мужскому полу, – нет, и тут все дело в индивидуальности, в личных свойствах избранника.
Достаточно всмотреться хотя бы в одну только эту пару, чтобы понять, насколько беспочвенно распространенное мнение об однотипности однополой любви. Как и заповедано для этого чувства, отношения строит личность, во всей своей многомерности. Сколько вкладывается душевных сил, какая отдача считается минимально необходимой – чем больше пройдет перед нами разных людей, тем больше получим и вариантов ответа на эти вопросы.
Есть все же несколько психологических штрихов, которые могут насторожить читателя, показаться недостаточно правдоподобными в рассказе о любовной связи – в нашем привычном понимании этих слов. 42 года – совсем не от возраст, чтобы обычный мужчина чувствовал себя стариком, мучительно обсуждающим наедине с собой, кто кого осчастливил: он свою юную, плохо стоящую на собственных ногах подружку – или она его, потому что так молода и уже поэтому обворожительна. Позиции сорокалетних на брачном рынке очень сильны, а интерес к таким вот девчонкам, годящимся им в дочери, в целом для них не характерен: смерть еще не засматривает им в глаза, еще нет инстинктивной потребности спрятаться от нее за спину возлюбленной, полной нерастраченных жизненных сил. А вот в гомосексуальной среде – там действительно устанавливаются другие возрастные градации, и угроза «выхода в тираж» нависает очень рано.
Придраться можно и к тому, как в общем-то терпимо относится Леонид Петрович к неверности своей подруги – если и в самом деле представлять себе рядом с ним женщину. Как ни беззащитен он против демона ревности, он не совершает никаких резких телодвижений. Не выгоняет изменницу из дома, не выдвигает ультиматумов, он даже готов общаться со своими молодыми соперниками и считать нормальным, что первым узнает о новых приключениях своей пассии. В этом тоже выразительные приметы однополых союзов, которые складываются, существуют и распадаются по своим особым законам. В одной из дневниковых записей есть место, которое мне по соображениям конспирации пришлось выпустить: «Если посмотреть назад, мы друг друга знаем так давно – по голубым меркам, когда недельное общение считается продолжительным». Не мог я оставить и одну реплику Антона, просившего, чтобы Леонид Петрович оставил его у себя: «Ты мне тоже очень нравишься», – сказал ему этот влюбленный в Олега мальчик, давая тем самым понять, что согласен и на заключение тройственного союза. Гомосексуальная любовь тоже накладывает моральные обязательства, но по своему характеру и категоричности они далеко не идентичны общепринятым.
Поразмыслив, однако, я пришел к выводу, что сегодня такая простота нравов свойственна не одной только «гей-тусовке», как называет ее автор дневника. Сексуальная мораль эволюционирует очень бурно: даже в молодежной среде возрастная разница в 5–7 лет означает нередко принадлежность к разным поколениям, отказывающимся понимать друг друга. Для меня смысл этих эволюционных перемен не столько даже в том, что исчезают всякие нормативные представления о длительности знакомства, предшествующего сближению, о количестве партнеров, с которыми можно поддерживать отношения одновременно. На наших глазах исчезает «двойной стандарт», запрещавший женщинам то, что мужчина считал для себя вполне приемлемым или даже похвальным. А если смотреть еще глубже – исчезает сопряженное с любовью ощущение права собственности на человека.
Хочу сказать и еще об одной особенности дневника, глубоко меня поразившей и тоже позволившей без труда превратить его в описание романа с женщиной. Обычные исповеди такого рода бывают, как правило, достаточно болезненными. Когда все легко и ясно, нет причин задумываться над происходящим. Анализ начинается, когда появляются проблемы. Любит ли она меня, люблю ли я ее, что в ней так сильно притягивает меня, почему мне с ней бывает трудно, можно ли ей доверять – десятки, сотни таких вопросов, кроме одного: почему я, мужчина, полюбил женщину? Это кажется само собой разумеющимся, здесь отсутствуют варианты. Точно так же и вы, если до вас дойдет новость, что ваш приятель влюбился, спросите: «и кто же она?» – и вам даже в голову не придет, что этот вопрос может быть задан в какой-то иной форме. Это – часть реальности, в которой мы существуем, такая же непреложная, как восход солнца на востоке или смена времен года: мужчины любят женщин, а женщины любят мужчин.
И точно такую же, без малейших поправок, естественность восприятия я уловил в записях Леонида Петровича. Его мозг напряженно работает, он думает, сравнивает, хватается за проблеск надежды, отчаивается – он буквально тонет в проблемах, обступающих его со всех сторон. Но почему он, мужчина, испытывает такую всепоглощающую страсть к мужчине – этой проблемы для него не существует. Вы можете думать по-другому, это ваше право, на которое он, кстати, не покушается. Но для него это ровно ничего не значит. Ваш взгляд – недоумевающий, возмущенный, негодующий, исполненный презрения или высокомерного сочувствия, отчужденный и отчуждающий – до него просто не дойдет, он будет на лету отбит броней самодостаточности.
В этом я вижу не только личную особенность автора записок, но и прямое следствие его пребывания в достаточно многочисленной и монолитной среде. Томясь от одиночества в глубоком, экзистенциальном смысле, Леонид Петрович вовсе не одинок по-житейски. У него много друзей, еще больше – людей, которые его понимают и принимают, пусть даже без особых симпатий, но с элементарной долей уважения – как вполне нормального человека. Он контактирует с несколькими парами, живущими семейно. На них ему тяжело смотреть, он, чувствуется, слегка им завидует, еще острее ощущая свою обездоленность рядом с их стабильным, спокойным существованием, но в то же время они помогают ему еще больше укрепиться в своих позициях. Его мечта – не бред и уж подавно не преступление, она реальна, она не становится менее прекрасной оттого, что ему лично не повезло. Даже в самые горькие минуты этот человек не связывает свое несчастье с тем, что он «не такой, как все», не смотрит на себя как на урода или как на ненормального:
