страдание причиняет ситуация, а не его конституциональная особенность. И нет никаких причин прятаться, притворяться.
Я не нашел даже беглых упоминаний о людях, не принадлежащих к сексуальному меньшинству. О соседях, которые наверняка давно отметили для себя квартиру, где постоянно собирается народ, но одни только мужчины и мальчики. О сослуживцах, способных за несколько лет разгадать любые интимные секреты. Истинное их отношение неизвестно, но совершенно очевидно, что они позволяют не принимать себя в расчет, следовательно, соблюдают хотя бы внешний нейтралитет.
В какой газете напечатано было объявление о знакомстве, в дневнике не уточняется, но давайте оценим по достоинству сам факт, что такая газета есть. Дискотеки и прочие светские мероприятия, где тусуется эта самая тусовка, тоже имеют вполне открытый, легальный вид. Речь, правда, идет о Москве, в провинции, особенно в маленьких городах, едва ли общество так же терпимо к «голубым», но что за беда? Москва большая, в ней, так или иначе, находится место всем, а братская солидарность не позволит никому остаться без куска хлеба и без крыши над головой.
Людям в возрасте Леонида Петровича наверняка есть что вспомнить, оглядываясь назад. А младшие – Олег, Антон, вероломный Эдик – они, похоже, и в голове не держат, что всего лишь пять лет назад гомосексуализм перестал рассматриваться как уголовное, жестоко караемое преступление. Ту внутреннюю самозащиту, которую старшие – и то, вероятно, только самые сильные и стойкие среди них – выработали в изнурительной борьбе, ценой величайших усилий и потерь, молодые усваивают прямо из окружающей их атмосферы, играючи, без малейшего напряжения. Это их время: пол, к которому они принадлежат, – а в истории мы находим немало попыток объявить гомосексуалов особым полом, отделив их и от мужчин, и от женщин, – пол этот уверенно завоевывает место под солнцем.
Преступление или болезнь?
Задолго до того, как я сумел хоть мало-мальски разобраться в сути этого явления, я уже твердо знал, что с ним связан несмываемый позор. Если человека хотели морально уничтожить, его называли гомиком или педерастом. Ругаясь «по-черному», необязательно рисовать в голове натуралистические подробности, подразумеваемые матерной лексикой. Так же и здесь – далеко не всегда за бранью стояли конкретные обвинения в грехе мужеложства. Больше того: я даже не уверен, что в Горьком, где я рос, было широко известно, кто такие эти люди и в чем заключается их непохожесть на других. Просто если вы испытывали к кому-то крайнюю степень отвращения, не было вернее способа это выразить.
Ни одного, так сказать, записного гомосексуалиста, то есть человека, уличенного в однополых сексуальных контактах, я не могу припомнить. Сейчас мне кажется, что особо, красной строкой гомосексуализм в массовом сознании и не выделялся. Было общее, достаточно стойкое и агрессивное неприятие разврата, порока – в противовес моральной чистоте. При этом в число развратников мог попасть кто угодно – и женщина, изменившая мужу, и девушка, забеременевшая от любовника, не пожелавшего «прикрыть грех» женитьбой, и уж подавно – любители острых сексуальных ощущений, осмелившиеся дать волю фантазии хотя бы и на супружеском ложе. Если это становилось известно – а «пострадавшая» сторона часто выступала с публичными выступлениями, – несчастные сразу становились «извращенцами», и не было у них никаких шансов отмыться от клейма «извращенцы».
Когда я учился в медицинском институте, в курсе психиатрии нас знакомили с проблемой сексуальных перверзий (если перевести этот термин дословно, получится то же самое «извращение», но академическая латынь снимает оттенок разоблачения, резкого осуждения), среди которых гомосексуализм был выделен и как особо опасная, и как наиболее распространенная аномалия. Сейчас я бы не взялся пересказать содержание лекций, но отчетливо помню, что если со всем материалом наши профессора знакомили нас наглядно, в клинике, на конкретных примерах, то о гомосексуалах мы должны были составить представление только по учебникам и описаниям, данным в аудитории. Помню и собственное ощущение, сложившееся у меня на основании всего услышанного и прочитанного. Это была отчетливая антипатия, которую никогда, даже в годы ученичества, не внушали мне и самые тяжелые расстройства психики, в каких бы отталкивающих формах они ни проявлялись. Если бы я вдруг узнал, что мой близкий друг испытывает эротические чувства к мужчинам (о свиданиях я уж и не говорю!), мне, наверное, было бы трудно продолжать с ним общаться, как ни в чем не бывало.
Среди моих учителей были великолепные клиницисты, глубокие, талантливые врачи. Но в том, как они преподносили эту проблему, у них руки были связаны. Статья в Уголовном кодексе квалифицировала гомосексуализм как преступление, наравне с воровством, бандитизмом, убийствами. Но вместе с криминальным, официальное отношение к этому явлению содержало и недвусмысленный политический оттенок. Как одно из проявлений буржуазного разложения, оно противопоставлялось чистой, здоровой пролетарской морали. Поэтому и профессиональное истолкование, хочешь не хочешь, должно было принять обвинительный уклон. Много говорилось о связи гомосексуализма с различными психическими патологиями, о сопутствующих ему изменениях личности, усиленно подчеркивался громадный общественный вред. И наказание, и, главным образом, длительная изоляция этих скверных людей после всего этого казались оправданными и необходимыми.
Чтобы проверить себя, я снял с полки старую книгу, и хоть издана она была много позже, уже после смерти Сталина и хрущевской «оттепели», увидел в ней те же самые мотивы. Следовательно, чтобы представить себе, что вкладывалось в голову нам, будущим врачам, в середине 40-х годов, то, что вы сейчас прочтете, следует возвести в еще более суровую и категоричную степень.
«Где границы между сексуальной перверзией и нормальной половой жизнью? Этот вопрос вызван чрезвычайным распространением проповеди „секса“, полупорнографической пропагандой сексуального гедонизма, погоней за сексуальными наслаждениями. Эта пропаганда носит ярко выраженный классовый характер, направлена на отвлечение масс (в особенности молодежи) от революционной борьбы. Многие писатели, психологи, социологи, сексологи расценивают эту пропаганду морального разложения и соответствующую ей практику, как бунт против „старой“ морали, как „новую“ мораль, соответствующую эпохе технической революции; при этом многие исследователи маскируют то, что эта „мораль“ отражает противоречия и разложения загнивающего капитализма империалистической эпохи».
А после такой артподготовки – и конкретно о гомосексуализме, который «наблюдается зачастую у лиц с психопатическими чертами характера, у психопатов эффективно-возбудимых; однако, это не обязательно. Среди гомосексуалистов мы встречаем людей без выраженных психопатических черт характера, нередко с высоким интеллектом, способных и талантливых в разных областях жизни и творчества. Гомосексуализм наблюдается и при разных формах шизофрении, при неврозах, при врожденных нарушениях полового развития и хромосомных заболеваниях».
Органическая патология, моральное уродство – все это так тесно переплетается, что ставит гомосексуалов вне общества. А упоминание о «способных и талантливых» (следовательно, и пользу какую- то приносящих?) вставлено между перечислением разных видов психологической «ненормальности» таким хитрым способом, что хоть это впрямую и не сказано, но впечатление создается редкого исключения.
Мне не хочется называть фамилию автора, которого я хорошо знал и уважал как опытного специалиста – во всех случаях, когда его научная работа не пересекалась роковым образом с идеологией. Он был человеком эрудированным, хорошо знал труды предшественников. Мне трудно поверить, что он не догадывался, каким регрессом является его позиция по отношению к взглядам, твердо высказанным еще в
