ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, наверное, хотел сказать – параноидальный.
ТОЛЬ. Да, параноидальный. Даже хуже, чем параноидальный.
ГОЦЛИБЕРДАН. Ничего такого уж страшного нет. Отменим поездку к монахам на хуй.
ТОЛЬ. Как ты ее отменишь?
ГОЦЛИБЕРДАН. Что, мало всего такого отменяли в жизни. Успокойся, Боря, я тебя очень прошу, ёб твою мать.
ТОЛЬ. Я спокоен. Каждый должен заниматься своими делами. У меня на носу Конгресс вечной жизни. Доклад. Наноразработки. А я вместо этого ношусь с игоревой поездкой. Да еще получаю какой-то Валаам под рёбра. Там вообще есть жизнь, на этом Валааме?
ГОЦЛИБЕРДАН. Бывший концлагерь. С горячей водой большие перебои. Слушай, когда Игорь узнает, что дотуда надо ехать в плацкартном вагоне, а потом еще плыть на дырявой посудине…
ТОЛЬ. Надо сделать, чтобы узнал. Чтобы всё это наваждение прекратилось. Отправляем его в Америку. И забываем. У меня Конгресс.
И забываем.
ГОЦЛИБЕРДАН. Надолго не забудешь. Сегодня у него «Фигаро», блядь. Неизвестно, что еще скажет.
ТОЛЬ. Какое «Фигаро»? Я же сказал, чтобы всё только через нас. Как ты пустил к нему это чёртово «Фигаро»?
ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, почему же чёртово? Обычное ёбаное «Фигаро». Он сам туда позвонил. Он дружит с Женевьев Пети, которая шеф бюро. Они договорились пить кофе. Сегодня, в пять вечера. В кондитерской дома Соломона. В трёх минутах от Патриарших.
ТОЛЬ. Ты послал туда людей?
ГОЦЛИБЕРДАН. Разумеется. Мой повелитель.
ТОЛЬ. Завтра к десяти утра чтоб распечатка была у меня не столе. Пусть не поспят. Пусть придут к семи утра…
ГОЦЛИБЕРДАН. Всё будет, будет. Только поможет ли нам эта распечатка?
ТОЛЬ. Что ты имеешь в виду?
ГОЦЛИБЕРДАН. Ни хуя, мой повелитель. Ровно ни хуя. Пойду собирать теплые вещи на Валаам.
ТОЛЬ. Этот юмор меня уже не устраивает. Я поеду к нему сам. Звони ему, скажи, что я приеду.
ГОЦЛИБЕРДАН. Когда ты приедешь?
ТОЛЬ. Я послезавтра приеду. Послепослезавтра. К нему. В Сумерки. Отменю встречу с группой борьбы со старостью и приеду. Все отменю и приеду.
ГОЦЛИБЕРДАН. Я так и передам. Пошёл.
XV
АНФИСА. Здравствуйте, Игорь Тамерланович. Меня зовут Ноэми.
КОЧУБЕЙ. Но-э-ми… Какое чудное имя. Я, пожалуй, жалею, что ни одну из трех своих дочерей не назвал Ноэми. А как пишется – Наэми или Ноэми?
АНФИСА. Под настроение. Можно и так, и так.
КОЧУБЕЙ. Понятно. Вы переводчик, Ноэми?
АНФИСА. Я должна вам переводить. Пять недель. Во время вашей поездки в Штаты.
КОЧУБЕЙ. Пять недель, говорите. Да, пять недель.
За пять недель можно провести экономические реформы в какой-нибудь среднекрупной стране. Полностью. Под ключ. Вы работаете у Бориса, Ноэми?
АНФИСА. Я стажёр. Я еще учусь. В университете. На четвертом курсе.
КОЧУБЕЙ. В университете? Интересно. Вот когда я был молод, как вы сейчас, точнее, когда я был юн, когда вы сейчас, в Москве был один университет. Или, нет два – обычный университет и Лумумба. Обычные люди учились в обычном университете, а цветные – в Лумумбе. А я правда, учился в МИМО. И никто не мог сказать, обычный я человек или цветной.
АНФИСА. Мне говорили, что вы очень яркий человек.
КОЧУБЕЙ. Кто вам это говорил?
АНФИСА. Мой папа.
КОЧУБЕЙ. Он разве знает меня?
АНФИСА. Он вас по телевизору видел. Когда вам вручали эту… как-то на Н…
КОЧУБЕЙ. Что мне вручали на Н?
АНФИСА. Нобелевскую премию. Вот.
КОЧУБЕЙ. Мне разве вручали Нобелевскую премию?
Ах, да. Ну конечно. Как же я забыл. Нобелевскую – значит Нобелевскую. Вот память ни к черту стала. Надо хоть гараж отремонтировать, пока Нобелевская не кончилась. Мне уже 55 лет, Ноэми. В этом возрасте память слабеет. Особенно у мужчин пастозного телосложения. Я знаю, что это неприлично спрашивать, но в вашем возрасте можно: а вам сколько лет?
АНФИСА. Двадцать один год.
КОЧУБЕЙ. Двадцать один год. Какое счастливое число. Когда мне было 21, как вам сейчас, я жил с родителями в квартире на Больших Каменщиках и больше всего мечтал об отдельном жилье. Куда можно пригласить однокурсников. И распить портвейн «Три семерки». Или пять звездочек. Или это коньяк три семерки, а портвейн – пять звездочек. А знаете, был еще такой Слнчев бряг…
АНФИСА. Мне папа рассказывал.
КОЧУБЕЙ. А где работает ваш папа, Ноэми?
АНФИСА. Он тоже переводчик, как я.
КОЧУБЕЙ. А, значит у вас это фамильное. Семейственное что ли. Вы должны хорошо говорить по- английски, наверное.
АНФИСА. Меня папа с детства научал. Мы жили далеко отсюда. В Гондурасе. Там все говорили по- английски, и мне легко было учиться.
КОЧУБЕЙ. Значит, Ноэми, ваш папа был переводчиком в Гондурасе. А разве там говорят по-английски?
АНФИСА. Нормальные люди – нет. Они – по-гондурасски. А индейцы там, таксисты, прислуга – все по- английски.
КОЧУБЕЙ. Вот ведь что. Гондурас точно можно было бы отреформировать за пять недель. И мне бы поставили памятник. На главной площади Гондураса. Из чистого золота. Молодожёны бы фотографировались на фоне этого памятника. А раз в год, в день независимости Гондураса, мимо памятника шел бы военный парад. А в России так не выходит. Золота много, особенно за полярным кругом. Но ставить мне памятник никто не спешит. И парады идут куда-то совсем в другую сторону. Вот ведь как бывает, Ноэми.
АНФИСА. А еще мои сокурсники говорят, что вы гений.
КОЧУБЕЙ. Как они об этом узнали?
АНФИСА. Ну…
КОЧУБЕЙ. Вот и я говорю. Неглубокая проработка вопроса. Тема раскрыта поверхностно. Я бы вашим сокурсникам за такого гения поставил три балла.
АНФИСА. Но вы точно гений. Это же видно.
КОЧУБЕЙ. Спасибо, Ноэми. Спасибо. Вы действительно очень добры ко мне. К старому, в сущности, человеку. Но я – бывший гений. Я раньше был гением. Когда сидел с Африкан Иванычем за одним обеденным столом в «Правде». Или с Борис Николаичем с общей бутылкой в Барвихе. Когда в президиумах всяких сидел. А потом меня уволили. Из гениев. Сказали, послужил гением – освободи место другому. Товарищу освободи, так сказать.
АНФИСА. Разве из гениев можно уволить?
