Колумба разом обмяк. Он оступился, будто вся сила внезапно покинула его. Теперь он ощущал холодную воду, насквозь промочившую шерсть и плоть и проникшую, казалось, до самых костей.
Крики восхищения разорвали наступившую тишину, и сильные руки обхватили монаха, унося его прочь от ледяных глубин и обитающего в них Левиафана.
— Твой бог действительно самый могущественный из всех! — возликовал один из язычников, ткнувшись чумазой рожей в лицо Колумбе. — Зверь сбежал от тебя! Вы видели это? Как перепуганный ягненок от львиного рыка!
Колумба вымученно улыбнулся.
— Хвала Господу, — хрипло молвил он, позволяя туземцам вернуть его на сушу, завернуть в теплые плащи и довести до их города.
«А себе я позволю, — устало решил он, — насладиться кубком горячего вина сегодня вечером». Возможно, теплота напитка разгонит холод, который, складывается впечатление, навеки поселился в костях; может быть, пары алкоголя изгонят образ зверя, навсегда отпечатавшийся в памяти.
Колумба, однако, боялся, что это не поможет. Он боялся, что никакое количество спиртного не сотрет воспоминания об ужасной рептилии, уставившейся на него с понимающим выражением на чешуйчатой морде. Прищур глаз чудовища казался, улыбкой; произведенный им рокочущий шум — демоническим смехом.
Колумба ничего не сказал о своих страхах. Но, ковыляя в сторону городских огней, где его ждали слава героя, хорошая пища и доброе вино, монах осознал, что он не прогнал зверя.
Тот ушел по своей собственной воле.
И — да поможет нам Бог! — вернется таким же образом.
Кеннаг ник Битаг закрыла глаза от сияющей теплоты костра и глубоко вдохнула дымный аромат. Даже с закрытыми глазами она чувствовала бьющее по сомкнутым векам оранжевое сияние, требующее признания. Костер нетерпеливо потрескивал. Кеннаг почувствовала, как ее губы изгибаются в непрошеной улыбке. Она подняла руки и начала танцевать.
Белтейн5 был ее любимым праздником. Деревенскому священнику не удалось подобрать Белтейну приемлемую христианскую альтернативу, как он сделал со святками и Остарой, объединив ознаменование рождения и смерти своего бога с более древними обрядами.
Некоторые сельчане; недолго думая, с радостью добавили к своему пантеону этого Христа. Ведь многие божества прекрасно сосуществуют. Конечно же, найдется место и еще для одного воплощения бога — молочно-бледного и выглядящего довольно хрупким. Терновый венец, венок из священных листьев — между ними очень маленькая разница. Так, во всяком случае, считали некоторые жители деревни. Но Кеннаг не разделяла этого мнения. Она вместе с остальными посещала службы в маленькой деревянной церквушке, смотрела на Христа, висящего на своем распятии, давала нужные ответы на призывы священника. Глупо было бы поступать иначе, и Кеннаг понимала это. Христианская Церковь проявляла большую настойчивость в отношении своих обрядов. Однако Кеннаг никогда не воспринимала тщедушного Христа в качестве бога, как и его неуловимого «всемогущего» отца. А девственница-мать? Смех, да и только!
Кеннаг не могла объяснить своего неприятия христианских канонов. Ей виделось что-то зловещее в этом слабом теле и скорбном выражении лица, нечто такое, от чего у нее по спине пробегал холодок, будто от дурного предчувствия. Так что она сторонилась Христа, предпочитая придерживаться старых традиций, больше трогающих сердце и разум.
Сегодня вечером, вместе с остальными жителями Гленнсида, она танцевала вокруг огромного костра, в разожжении которого участвовали все пришедшие на праздник. Бой барабанов, ровный и гулкий, совпадал с ее пульсом. Кеннаг внутренне затрепетала, поскольку ее согревало кое-что большее, нежели только жар, исходящий от горящего дерева.
Еще днем она спрятала атрибуты траура по мужу, погибшему много лун тому назад во время кораблекрушения. Она любила Ниалла и скорбела по нему. Однако даже не заимев от него ребенка на протяжении их кратковременного союза, Кеннаг не видела причины горевать слишком долго. Ниалл и сам захотел бы, чтобы в канун Белтейна ее обнимала пара любящих рук, а судя по голодному блеску в глазах Брана, сына кузнеца, грядущую ночь ей предстояло провести не в одиночку.
Кеннаг сдалась на милость древней песни, поющей в венах, и распустила волосы, длинные и такие же огненно-рыжие, как языки пламени костра. Волосы рассыпались по плечам, и она провела тонкими сильными пальцами по всей их длине. Кеннаг нечасто позволяла себе высвобождать эту густую рыжую волну. Ее туника также была украшена узором, напоминающим костер, и дерзкие оранжевые, красные и желтые полосы одеяния заставляли Кеннаг чувствовать себя частичкой пламени праздника Белтейн.
Ощутив присутствие кого-то, танцующего подле нее в теплом свете, она распахнула глаза.
Бран, улыбаясь, смотрел на нее сверху вниз. Святая Бригида, как же он красив! Отблески костра выгодно подчеркивают высокие скулы, сильный подбородок, темные глаза. Густые темные волосы ниспадают на широкие плечи. Кеннаг судорожно сглотнула комок в горле и, протянув руку, коснулась этого богоподобного лица. Бран побрился для нее сегодня вечером, и кожа под чуткими кончиками пальцев Кеннаг ощущалась такой же гладкой, как и у нее самой. Ох, как все же приятно прикасаться к мужчине после столь долгого воздержания…
Его руки скользнули вверх по плечам Кеннаг и взяли ладонями, словно в чашу, ее лицо.
— Ты затмеваешь огонь Белтейна, прекраснейшая, — тихо произнес Бран чуть дрожащим голосом.
Кеннаг ободряюще улыбнулась ему. Какой он юный, какой симпатичный…
— Будь осторожен, — ответила она слегка охрипшим голосом. — Могу обжечь тебя.
— А ведь я кузнец, — парировал он, широко улыбаясь. — Я понимаю огонь. Я знаю, как с ним работать… придавать ему нужную форму…
Бран, наклонившись, коснулся губами ее уст, сначала не совсем уверенно, но секунду спустя прикосновение перешло в страстный поцелуй. Кеннаг словно растаяла в нем, прижимаясь к широкой груди, которой она так часто восхищалась, исподтишка наблюдая за Браном во время работы, когда он снимал тунику. Обнимавшие ее сейчас руки обладали силой железа, которое он ковал, и на какое-то мгновение Кеннаг даже удивилась тому, с какой готовностью он взял на себя роль ведущего в этом эротическом танце,
