вновь обратил свое внимание на молодого монаха. — Мы говорили о королях, а не о кошках.
Элвин кивнул, и на его лице снова появилось серьезное выражение.
— Вы сказали, что Этельред получает дурные советы. Как такое может быть? Вы ведь сами в числе его советников.
— Да, но в составе Витана очень мало тех, кто отваживается говорить королю о том, чего тот слышать не желает: я, архиепископ Альфеге да олдермен Ордгар. Этельред окружил себя фаворитами, худший из который — римский прохвост Анджело. Внешность и в самом деле прямо-таки ангельская, но что-то в нем мне очень не нравится… Ну да ладно. С этим еще предстоит разобраться. А сейчас вот о чем — число тех, кто смеет говорить королю неприглядную правду, неумолимо сокращается, как будто…
Вульфстан осекся, помолчал немного, затем продолжил, тяжелым голосом вбивая каждое слово в уши Элвина:
— Архиепископ Эльфстан Винчестерский умер в 981-м. В том же году скончался аббат Вомир. Господь взял к себе епископа Этельвольда в 984-м. Благословенный Дунстан, верой и правдой служивший королю Эдгару и королю Эдуарду, почил в 988-м, а епископ Этельгар, получивший сан после Дунстана, прожил лишь год и три месяца. Епископ Освальд умер в 992-м, мы также потеряли в том году нашего верного друга, олдермена Этельвайна. В 995-м архиепископ Сигерик отдал Богу душу после появления волосатой звезды.
Вульфстан пристально смотрел на Элвина, а тот и моргнуть не смел. Страшное подозрение начало зарождаться в глубинах его существа, леденящий холод, который не могло растворить даже горячее солнце.
— Вы… вы ведь не полагаете, что они были убиты? — прошептал юноша.
— Нет, не убиты… по крайней мере, — медленно произнес Вульфстан, — не людьми.
Элвин глупо уставился на епископа, не находя слов.
— Мне нужно идти, — наконец проговорил он торопливо. — Чернила… высохнут, а если перья не убрать…
— Твои перья и пергамент подождут.
Элвин облизнул пересохшие губы.
— Нет, извините меня, епископ, правда… мне нужно идти, аббат будет очень недоволен, к тому же близится время вечерни…
Обратный путь до скриптория юноша преодолел почти бегом. Сердце его билось учащенно, но не от быстрой ходьбы, а от пугающих слов епископа Вульфстана. Пусть короли, Витан и архиепископы занимаются тем… тем, что происходит во внешнем мире, говорил себе молодой монах. Он рожден калекой и очень мало знает о том, что творится снаружи, за крепкими каменными стенами.
Пусть так будет и впредь.
Рабочие «инструменты» лежали там, где он их оставил. Элвин сделал несколько глубоких вдохов- выдохов, пытаясь успокоиться, вновь достигнуть умиротворения, которое вплоть до этого момента являлось составной частью его повседневной жизни. Но рука дрогнула, когда Элвин начал собирать перья, и он уронил несколько из них. Большинство братьев работали с пером в правой руке, а в левой держали ножик для затачивания перьев. Элвину перед началом работы приходилось просить других подготовить для него несколько перьев. Он ненавидел это, но, зная, что его работы хороши, утешал себя тем, что конечный результат стоит некоторого унижения перед собратьями.
Элвин наклонился и начал собирать разбросанные перья. Обычно он прекрасно отдавал себе отчет — всегда с болью душевной, — где находится в любой данный момент безжизненная рука. Сейчас, однако, взбудораженный словами епископа, сказанными и невысказанными, Элвин почти забыл о своем физическом недостатке, движения его были торопливыми и небрежными. Подбирая одно из перьев правой рукой, он левым плечом слегка толкнул стол.
Юноша потянулся за несколькими оставшимися капризными перьями, и левая рука немного приподнялась при этом движении. Прежде чем Элвин осознал, что случилось, драгоценный пергамент спланировал на каменный пол. Он судорожно хватанул ртом воздух и резко протянул правую руку к пергаменту, отчего левая рука приподнялась еще выше.
А потом Элвин, остолбенев, увидел, как мертвый кусок мяса, считавшийся человеческой конечностью, наткнулся на вставленную в стол роговую чернильницу, выбил ее из гнезда и послал кувыркаться, вниз, где она приземлилась на отрывок из Священного Писания, который Элвин украшал цветными рисунками на протяжении последних нескольких недель.
На манускрипте образовалось черное озерцо. Оно разрасталось, медленно, но с ужасающей неизбежностью. Элвин громко вскрикнул, видя, как его прекрасный волк, на динамичной фигуре которого еще даже не высохли чернила, поглощается черным потоком. Затем настала очередь самих слов, слов из книги Откровения, главы 11, стиха 7. Когда чернила начали уничтожать их, Элвина охватила дрожь.
…зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их.
Элвин опустился на пол, заворожено глядя на свое отражение в чернильной луже.
— Нет, — вздохнул юноша. — Нет, — повторил он, инстинктивно осеняя себя крестным знамением.
Снаружи зазвонил колокол, зовущий к вечерне. На протяжении нескольких минут Элвин не двигался, будто загипнотизированный черным озерцом. Оно уже покрыло почти весь пергамент и теперь посылало любопытные щупальца вдоль рубцов на каменном полу.
Наконец Элвин заставил себя выйти из ступора. Его рука. Его бесполезная, увечная рука сделала это.
Волна ненависти, черной, как чернила, захлестнула молодого монаха. «Я неугоден Богу», — мрачно решил он. Что толку в переписчике, чья собственная неловкость уничтожает прекрасные работы, которые он пытается сотворить? Элвин слыхал рассказы о язычниках на севере, которые топили детей, рожденных калеками. Он почти желал сейчас, чтобы его родители в свое время поступили так же и с ним. Смерть была бы милосерднее, нежели то, что ему приходилось переносить.
Колокольный перезвон не утихал, но на сей раз его благостная музыка не проливалась на душу Элвина
