замолчи!
— Хорошо сказано, Габриель, — одобрительно заметил Мефистофель, воспринимавший гнев ангела совершенно невозмутимо.
— Как ты смеешь обращаться ко мне подобным образом?! — прорычал Михаил, всем своим видом давая понять, что хочет ударить меня.
И мне даже захотелось, чтобы он сделал это, тогда у меня появилось бы основание ответить ему тем же. Но разумеется, если бы он свернул мне голову, я не смог бы возвратить ее на место, как это сделал Мефистофель, а кроме того, нельзя было никоим образом, даже на секунду, оставлять без присмотра вторую дочь Кейси.
Я с чувством злорадства увидел блестящие потеки крови, местами покрывавшие белые крылья Михаила, и слипшиеся перья там, где кровь уже застыла. Мысленно я даже похвалил Мефистофеля за то, что он сумел нанести такие повреждения Михаилу. Я ненавидел этого ангела, и вид его окровавленных крыльев мог меня только радовать.
— Ты должен сбросить с башни это существо! — со злобой произнес Михаил.
— Я никогда… — начал я, прижимая к себе малышку.
— Тогда дай ее мне, — прервал меня Мефистофель. — Обещаю, я присмотрю за ней, но не здесь. Если я унесу ее из этого мира, она не сможет разрушить его. Доверься мне, Габриель.
— Нет, ты должен отдать ее мне, — настаивал Михаил. — Одна из них уже у демонов. Будет справедливо, если вторая окажется у ангелов.
Несколько мгновений я смотрел на этих двух ангелов, парализованный ужасной неуверенностью, словно сам превратился в ребенка. А подняв глаза к ночному небу, увидел, как мне показалось, смутные очертания воинств ангелов и демонов, уже не сражающихся друг с другом… Выстроившись рядами, они молча смотрели на меня. Смотрели, смотрели — ждали… И все из-за одного крохотного новорожденного младенца…
Внезапно вспыхнувшее во мне желание поразило меня своей жестокостью, когда я взглянул на город, лежащий там, далеко внизу под нами, и почувствовал сильнейшую тягу последовать за Лилит. Броситься с вершины Божьего храма… Он не станет ловить меня, о нет, теперь я знал это…
«…Тьме я внимаю…»
Но это едва ли имело значение, когда все ценное для меня оказалось разбитым вдребезги, даже иллюзии…
«…и много уж раз
влюблялся почти в грядущую смерть…»
Как я завидую Кейси, ее легкой смерти! Почему подобное избавление не наступило и для меня? Я больше не хотел жить. Все, из чего жизнь когда-либо состояла, было болью… Разве я не заслужил право умереть? Я не знаю, откуда она явилась, слышал ли ее кто-нибудь еще и, вообще, существовала ли она в действительности… Только я уверен, что услышал мелодичную песню соловья здесь, на куполе базилики Святого Стефана, в то время как следующая строчка из оды Китса, посвященной птице, непрошено возникла в моем сознании:
«Теперь же ясней, чем в минувшие дни, я вижу, что смерть — это роскошь для нас…»
В самом деле, что теперь осталось для меня здесь? Ники и Люка не стало, а их потеря не ощущалась менее болезненно оттого, что они не были реальными личностями, — прежде всего они были достаточно реальны для меня. А теперь ушла и Кейси… Я так устал от всего этого. Я пытался — Богу известно, как я пытался совершать правильные поступки. Кейси мертва. Я ее не убивал. По крайней мере эта смерть не на моей совести. Но какая разница? Разве это имеет значение для Кейси? Я вздрогнул от собственного хриплого вздоха, который вернул мое сознание к реальности и к двум ангелам, следящим за мной и ждущим моего решения… А я не мог его принять. Я не был способен решить, какое будет правильным. Господи, ведь если я приму неверное решение, оно может привести к апокалипсису, а я не хочу быть его виновником. Не достаточно ли отвратительным было то, что я, убивая людей, тем самым зарабатывал себе на эту самую жизнь?
Я снова взглянул на низкий парапет, окружающий башню…
— Габриель! — вдруг воскликнул Мефистофель.
Но я уже перепрыгнул через край…
Мне показалось, что на какой-то миг я почти завис там, словно птица, парящая в вышине ночного неба над собором, промерзшие звезды холодно мерцали в пространстве надо мной, и морозный воздух проносился мимо меня, чтобы украсить колокольню множеством толстых сосулек из крученого льда, похожих на огромные леденцы…
Я начал падать, и чувство неподдельной радости буквально пронзило меня насквозь — ничего подобного я никогда не испытывал. Вот оно — скоро все свершится. Наконец-то я предпринял шаг, чтобы покончить со всем этим. Холодный воздух будет овевать меня до последнего мгновения. Земля, изумительно твердая, жесткая земля, ждет далеко внизу, и наконец камень выполнит свое обещание.
«Без боли убить в полуночной тиши…»
Но воздух продолжал струиться уже без меня, потому что чья-то рука крепко схватила меня за предплечье, и я, ударившись всем телом о холодную стену собора, скреб теперь ее носками ботинок и пытался восстановить сбившееся дыхание.
Несколько секунд я просто смотрел вниз, на усеянный пятнами огней город подо мной, удивляясь, почему это мое движение остановилось, и подумал, уж не открылась ли во мне некая новая сверхъестественная сила, о которой я прежде не подозревал. Потом я взглянул наверх и увидел Мефистофеля, балансирующего на уступе смотровой площадки, ухватившегося одной рукой за парапет башни, а другой вцепившегося в меня.
— Ты что делаешь? — требовательным тоном спросил я, разозлившись на него за это вмешательство.
Мефистофель улыбнулся мне сверху:
— А вот что делаешь
— Ну, дай же мне упасть, — сменил я тон на просительный. Мефистофель в это время медленно и осторожно карабкался вверх по стене башни, а потом вскочил на невысокое ограждение. — Я заслужил это. Я это
Прежде чем заговорить, Мефистофель помолчал, словно раздумывая над моими словами, и разглядывал меня со своего карниза, в то время как я свешивался с края башни.
— Тогда и ребенок тоже, да, Габриель?
Я перевел взгляд вниз. Своей левой рукой я по-прежнему прижимал к себе вторую дочку Кейси, укутанную в полу моей куртки. Непонятно, как я мог забыть, что она со мной.
— Ну?.. — доброжелательно спросил Мефистофель, глядя на меня сверху с хорошо знакомым выражением лица, свидетельствующим о том, что все происходящее — это для него развлечение, забава.
Лохмотья его изорванной черной одежды развевались на ледяном ветру, кожистые крылья были слегка распущены, помогая ему балансировать на ограждении. Мне действительно нравился Задкиил Стефоми. Если бы только он был ангелом, а не демоном. А земля внизу все равно притягивала меня. Сама смерть напевала мне сладким, золотистым соловьиным голосом, и я жаждал ее так, как никогда не жаждал ничего прежде.
— Отпусти его, — услышал я прозвучавший сверху приказ Михаила. — Это Его желание. Ты не должен вмешиваться.
— А ведь сейчас, пожалуй, не сезон для соловьиных трелей?! — заметил Мефистофель, как бы продолжая разговор со мной, при этом слегка повернув голову, чтобы взглянуть на ангела.
Птичье пение внезапно оборвалось, оставив после себя гулкое, печальное эхо.
— Боже мой, Михаил, какое же это ханжество! — услышал я произнесенные со смехом слова Мефистофеля.
Я тряхнул головой. Испуганный, сбитый с толку, я почувствовал, как туман какого-то странного оцепенения охватывает мое сознание. А потом я совершил ошибку — посмотрел вниз.
— Мать твою, боже! — завопил я, инстинктивно задергавшись из стороны в сторону, в то время как
