попытки доказать, что это всего лишь атавизм, безрассудный и прекрасный порыв? Жажда Васлалы ожила в ее голове под аккомпанемент барабанной дроби. Она представила своего дедушку и Энграсию, положившую голову ему на плечо, читающих, спорящих. Как она раньше не заметила, что они любили друг друга! Как она не почувствовала, в какой манере он говорил о ней! Она вытерла слезы резким движением руки, но они продолжали капать, словно ее кровь превратилась в реку, которая вновь возникла у нее перед глазами со своими истоками, стайками сардин, лещами, горбылями. Сквозь всхлипывания она мельком различила где-то вдалеке острова, рифы, пейзаж всей ее жизни, ее мыслей: любовь и обида на покинувших ее родителей, поддержка бабушки и дедушки, Хоакина, Рафаэля, который скоро, наверное, вернется в свой мир; возникли в памяти шелест пальм, подобно ножам рассекающих ветер, Моррис и Энграсия, Энграсия, Энграсия — утопия, найденная и тотчас снова потерянная мать.
Глава 44
Рафаэль прочитал письмо позднее. Облокотившись о спинку кровати в номере отеля, правая нога на полу, он молчал, расслабленной, опущенной рукой держа белый лист бумаги. Мелисандра искоса взглянула на него, сидя за маленьким столиком и сочиняя письмо для дедушки.
С каждым днем любви в их глазах становилось все больше, подумала она. Каждую ночь они с жадностью насыщались друг другом, питаясь тем, что время накапливало в их душах и телах. Ее уже начинало посещать странное чувство, что они одно целое, как если бы ее кожа неожиданно и каким-то совершенно непонятным образом не заканчивалась на его коже, а была бы ее продолжением; он и она образовывали пещеру, пузырь, воздух, который их окружал и объединял их, даже когда они не были вместе.
— Тебе не кажется невероятным, — тихо проговорил Рафаэль, — не только то, что говорится в этом письме, а то, что можно угадать в недосказанном, то, что было жизнью Энграсии, маленький кусочек которой нам довелось прожить рядом? То же самое я подумал, глядя на Лукаса. Когда человек, умирая, уносит с собой свой опыт, без возможности передать его нам, передать все, что исчезает, растворяется, тает вместе с ним. Может, именно поэтому я и подался в журналисты, из-за этой самой тоски и страха, что молчание поглотит все.
— Да, — прошептала Мелисандра. — Надо наделать много шума в этом мире, чтобы оставить, по крайней мере, эхо. Если мое эхо найдет отголосок в другом человеческом существе, это спасет меня, значит, моя жизнь чего-то стоит.
— Что мы найдем в Васлале? Когда, ты думаешь, мы сможем отправиться туда? — спросил он.
Они выехали неделю спустя.
На джипе Хайме отправились рано утром по направлению к Тимбу, Лас-Минасу и Васлале, прихватив попугая Энграсии.
У Мелисандры возникло ощущение, что мир начинал двигаться в режиме замедленной съемки. В отеле собралось много народа, чтобы попрощаться с ними. Пока они отдалялись, лица из толпы хороводом кружили в ее памяти. Она почувствовала, что мужчины и женщины, провожая ее, возлагали на нее свои надежды, как на какого-то мифологического персонажа, который от имени всех затеял героический поход, полный испытаний, загадок и ловушек. Взрыв был интерпретирован жителями Фагуаса как божественный знак, сверхъестественный акт, конечной целью которого было не что иное, как позволить ей открыть Васлалу. Они расспрашивали ее, что произойдет, если ей удастся отыскать ее. Каждый предлагал свои фантазии о земном рае, суеверно стараясь отогнать от себя горькую мысль о том, что Васлала, возможно, не существует. Слова, лица, изнурительные трудовые будни прошли у нее перед глазами цепочкой образов, застревая у нее в груди, пока она поднимала руки для последнего прощания. Теперь она могла расслабиться, откинуться на спинку сиденья, глубоко вздохнуть и просто быть рядом с Рафаэлем на последнем отрезке их путешествия. Макловио находился в Тимбу. Узнав о плантациях филины, Мелисандра не видела пока необходимости уничтожать их. Почему Фагуас, от которого никто не ждет ничего хорошего, должен закладывать нормы цивилизованного и ответственного поведения? Нужны ресурсы, оправдывалась она перед Рафаэлем.
Он не стал ей противоречить. Он еще не был уверен, стоит или нет публиковать свой репортаж. Он дал себе время подумать, прикрываясь мыслями о том, что спокойствие, воцарившееся в Фагуасе, позволяло выявить разного рода упущения, колебания, поработать над ними. Например, большинство людей в Синерии сверяло время по церковным часам, а после взрыва они шли неверно, отбивая полдень ближе к закату.
Глава 45
На Тимбу медленно опускались тени, словно хозяйственные женщины, заботливо прикрывающие крепом старинную мебель. Сидя на вершине холма, с которого просматривались плантации филины, Рафаэль наблюдал ежедневный ритуал, день плавно перетекал в ночь.
Мелисандра находилась в отеле с Кристой, Верой, Макловио и передовыми лицами Тимбу, обсуждая, что следовало сделать с филиной.
Когда они этим вечером въехали в город, то были крайне удивлены тем, что их встречали таким бурным ликованием: люди размахивали платками, приветствовали их так, будто они приехали совершить какой-то подвиг. Затем в воздухе повисло напряжение, когда Мелисандра завела с ними разговор о филине, спросила, что они собирались делать с наркотиком. Не было среди них единодушия. Они понимали моральную дилемму, но во имя принципов, которые никогда ими в расчет не принимались, они не могли примириться с идеей уничтожить, сжечь то, что до недавнего момента было формой их жизни, кормило их.
Они доверяли Макловио, любили его. Это очень быстро заметил Рафаэль. Они были благодарны ему за то, что он отстоял их у Эспада, когда те хотели нажиться, продавая сирот для противозаконного усыновления и использования органов для пересадки. Они чувствовали, что аргентинец помогает им продвигаться вперед, выйти из нищеты, найти источник стабильного дохода.
Забота об этом городишке, конечно, на свой манер, была, наверное, единственным добрым делом, которое Макловио совершил в своей жизни, подумал Рафаэль. Но это было большей заслугой, чем имели на своем счету многие знатные и благоустроенные горожане. Макловио умел крутиться, это нельзя было не отметить, но личная симпатия не искореняла проблемы с наркотиками. Разглядеть человеческие качества — это одно дело, но нельзя было поддаваться искушению допускать недопустимое, оправдывать непростительное. В случае с филиной не было альтернативы. Если на собрании жители Тимбу не согласятся сжечь плантации, он отправит свой репортаж этим же вечером. Это его долг. Он посмотрел на луну, звездное небо, черные громады гор вдалеке. Суть проблемы в том, что его альтернативой оказалась не только филина. Передать репортаж означало бы абстрагироваться от всего, проявить во всем верность и преданность своей профессии, встать на сторону этики, как человек, который может позволить себе роскошь защищать свою правду, как единственно допустимую. С другой стороны, не отправлять его было равнозначно отказу от себя, от репутации проницательного и авантюрного корреспондента. Вопрос был в том, готов ли он оставить Мелисандру, оставить историю, которую он уже начал документировать, историю, ежедневно обрастающую все новыми, уникальными в своем роде подробностями того, как люди пытаются встать на ноги, заново осмысляя свое существование. Эта история о созидании была для него несказанно более захватывающей, нежели хроника убийств или попытки доискаться до причин совершенных насилий. Послышались глухие шаги, хруст ломающихся веточек, одышка. Он повернулся и увидел при бледном свете луны силуэт Мелисандры, вырисовывавшийся из тени, ее худое тело, волосы цвета меди. Она подошла к нему, повалилась на спину рядом с ним.
— Они соберут то, что необходимо Макловио, чтобы его не убили те, кто ждет его в Нью-Йорке, и затем сожгут плантации, — сказала Мелисандра с закрытыми глазами, устало надавив пальцами на
