миллионером из Делавэра. Они вылетели из Каракаса на «Дугласе» и разбились в джунглях.
— Ужасно! И очень жаль.
— Я поехал в Венесуэлу разыскивать ее.
— Я рада, что ты так поступил. Как раз собиралась спросить.
— Вылетел из Каракаса тем же рейсом. Самолеты там старенькие, подлатанные на скорую руку. Индейцы постоянно летают туда-сюда со своими курами и козами. Пилот пригласил меня в кабину. Лобовое стекло оказалось с довольно приличной трещиной, и ветер задувал внутрь. Когда мы летели над горами, я испугался, что тоже не сядем, и думал: «Господи, пусть со мной все случится так же, как с Демми». Когда я смотрел на эти горы, Наоми, меня, честно говоря, почти не волновало, как устроен мир.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А, не знаю, но вдруг начинаешь испытывать недовольство по отношению к природе, к ее чудесам и тонкостям мироустройства, начиная от субатомных и заканчивая галактическими. Обстоятельства обходятся с людьми слишком жестоко. Ранят слишком сильно. Разят в самое сердце. Когда мы перелетели горы и я увидел Тихий океан, бросавшийся на берег как припадочный, то подумал: «Да пропади ты пропадом!». Не может человеку все время нравиться, как создан мир. Иногда я думаю: «Кому нужна вечная душа, кому захочется рождаться снова?! Да пошло оно все!»… Ах да, полет. Мы раз десять набирали высоту и опускались. Приземлились на голую землю. На полосу красноватого грунта между кофейными плантациями. Из-под деревьев нам махали голые детишки с темными животами, под которыми болтались кривые штуковины.
— Ты так ничего и не нашел? В джунглях искал?
— Конечно. Мы даже нашли самолет, но не пропавший «Дуглас», а другой. «Сесну», которая везла каких-то горных инженеров из Японии. Их кости обвили лианы, проросли цветами, и бог знает какие паучки и прочие зверушки поселились в их черепах. Мне совсем не хотелось обнаружить Демми в таком виде.
— В общем, джунгли тебе не слишком понравились.
— Не слишком. Там я накачивался джином. Обнаружил у себя пристрастие к крепкому джину, точно как у моего друга Фон Гумбольдта Флейшера.
— А, тот поэт! А что с ним стало?
— Он тоже умер, Наоми.
— Ты не видишь во всех этих смертях какого-то знака, Чарли?
— Все постоянно распадается и восстанавливается, и остается только гадать, то ли это те же действующие лица, то ли каждый раз новые.
— Как я понимаю, в конце концов ты добрался до миссии, — сказала Наоми.
— Да, и там обнаружилось множество разных Демми, не меньше двух десятков Вонгелов. И все они приходились друг другу родственниками. Все с удлиненными головами и золотоволосые и курносые и с такой же невразумительной речью и неправильными коленками. Я представился женихом Демми из Нью-Йорка, и они решили, что я немного чокнутый. Мне пришлось присутствовать на службах и петь церковные гимны, поскольку индейцы не могли представить себе, чтобы белый человек не был христианином.
— И ты пел церковные гимны с разбитым сердцем.
— Я радовался, что мне пришлось петь. Доктор Тим Вонгел выделил мне бадью с генциановым фиолетовым[321] — принимать ванны. Сказал, что у меня тяжелый случай tinia crura . Так я и жил среди этих каннибалов в надежде, что объявится Демми.
— Неужели каннибалов?
— Первую группу миссионеров, прибывших туда, съели. Представляешь, петь в церкви и видеть наточенные зубки того, кто съел твоего брата, — брата доктора Тимоти действительно съели, и он знал тех, кто это сделал, — да, Наоми, в людях таится множество невероятных достоинств. Ничего удивительного, что это приключение в джунглях настроило меня на всепрощающий лад.
— И кого же надо было прощать? — поинтересовалась Наоми.
— Моего друга Фон Гумбольдта Флейшера. Пока я в джунглях убивался из-за Демми, он предъявил к оплате чек и снял деньги с моего счета.
— Неужели подделал твою подпись?
— Я дал ему незаполненный чек на предъявителя, а он получил по нему шесть с лишним тысяч долларов.
— Да ну! Но тебе, конечно, даже в голову не приходило, что поэт провернет такой фокус с деньгами? Прости, что я смеюсь. Только ведь ты всегда сам провоцировал людей поступать с тобой низко, а все потому, что вечно твердил, будто они святее папы римского. Ужасно жаль, что ты потерял в джунглях эту девушку. Мне почему-то показалось, что вы с ней похожи. Похожи, а? Поэтому вы могли бы жить вместе и очень счастливо.
— Я понимаю, о чем ты говоришь, Наоми. Мне никогда не удавалось заглянуть человеку в душу. До недавнего времени я даже не давал себе труда задуматься об этом.
— Только ты мог связаться с такой бестолочью, как тот итальянец, что угрожал Стронсону. Мне Мэгги о нем рассказала.
— Пожалуй, ты права, — сказал я. — Мне следовало бы попытаться понять мотивы, заставляющие меня поддаваться таким людям, как Кантабиле. Но ты только представь мои чувства, когда твоя дочь, прекрасная девушка, приходит и вытаскивает меня из тюрьмы — дочь женщины, которую я любил.
— Не будь сентиментальным, Чарли. Пожалуйста! — сказала она.
— Я должен сказать тебе, Наоми: я любил каждую твою клеточку. Я не видел в тебе ничего чуждого. Твои молекулы были и моими молекулами. Твой аромат — моим ароматом. И твоя дочь напомнила мне тебя — те же зубки, та же улыбка, все такое же, насколько я помню.
— Не увлекайся. Ты бы охотно женился на ней, правда, старый развратник? И хочешь узнать, дам ли я добро. Вот так комплимент — ты готов жениться на ней, потому что она напоминает меня. Да, она славная девочка, но тебе нужна женщина с сердцем такой величины, как стиральная машина, а моя дочь другая. В любом случае ты же все еще с той цыпочкой, которую я видела в баре, ну с той эффектной восточной красоткой, с большими темными глазами и фигуркой как раз для танца живота. Ведь так?
— Да, она очень эффектная женщина, и я все еще ее кавалер.
— Кавалер! Не понимаю, что с тобой происходит, — значительный серьезный умный человек мечется от женщины к женщине. Тебе что, делать нечего? Господи, неужели женщины никогда не морочили тебе голову пустыми обещаниями?! Неужели ты думаешь, что они на самом деле собираются поддерживать и утешать тебя? Как обещали?
— Но ведь они действительно обещали.
— У женщин срабатывает что-то вроде инстинкта, — сказала она. — Стоит рассказать, что тебе необходимо, и они тотчас заявят, что у них есть как раз то, что нужно, хотя раньше ни о чем таком и слыхом не слыхивали. И даже не обязательно врут. Просто они инстинктивно готовы принять мужчину любых типов, форм и размеров и уверены, что сумеют дать ему все, что только может ему понадобиться. Такие уж они есть. А ты мечешься в поисках женщины, похожей на тебя. Но такой зверушки не существует в природе. Даже эта твоя Демми не могла оказаться такой, какую ты ищешь. Но все девушки уверяют: «Твой поиск закончен. Остановись. Я — та, которая тебе нужна». И ты заключаешь контракт. Конечно, никто не в состоянии оправдать возложенные на него надежды, и все чертовски страдают. Ну, а Мэгги — не твой тип женщины. Кстати, почему ты не расскажешь мне о своей жене?
— Не вводи меня в искушение. Лучше налей еще чашечку.
— Какое искушение?
— Искушение? Искушение пожаловаться. Я мог бы рассказать тебе, как плохо Дениз воспитывает детей, как бросает их при малейшей возможности, как она заставила суд связать меня по рукам и ногам и науськивает адвокатов ободрать меня как липку, и прочее, и прочее. Вот такая История, Наоми. История, которая могла бы стать произведением искусства, прекрасной повестью об еще одной печальной судьбе. Гумбольдт — тот поэт — разыгрывал страницы своей Истории на глазах всего Нью-Йорка. Но такие Истории, как правило, оказываются плохим искусством. Как будут выглядеть все эти жалобы и претензии, когда душа перенесется во Вселенную и бросит взгляд назад, на юдоль земных страданий?
— Ты изменился только физически, — сказала Наоми. — А говоришь точно так же, как раньше. Что ты подразумеваешь под словами «душа перенесется во вселенную»?.. Когда я была необразованной девочкой и
