Великий поход

– Берегись, Индра, коварства моего брата. Он не такой, как ты. Мне жаль, что он не такой! – вдохновенно сказал юноша.

– Ладно, – подумав ответил кшатрий, – тебе лучше схорониться на берегу. Скверно будет, если он узнает о твоём визите.

Когда Нами ушёл, нервозность молодых конников стала более заметной:

– Ты уверен, что он не поднимет против тебя оружия?

– Я уверен в том, что не подниму оружия против него. Меня держит клятва.

– Закреплённая именем Вала, – скептически заметил Насатья. – А кто он такой, этот Вала? Мы даже не знаем.

– Разве это так важно? Разве мы уподобимся дасам, выискивая оправдания для бесчестия?

– Не слишком ли велика цена чести, если она поворачивает тебя к гибели? – откровенно спросил Дасра.

– Послушай, юноша, и запомни на всю жизнь, какой бы она у тебя ни была. Мы отличаемся от демонов не только разговорами о своём благородстве, но и благородными поступками. Тем, на что демоны не способны. Поскольку благородство не рационально и потому им не доступно.

Едва только ты задумаешься над основой своего поведения, в нём сразу же вскроется немыслимое количество уязвимых и слабых мест, которых до этого ты избегал благодаря инстинкту тмана – жизненной силы, духа, проводящего Огонь в плоть и кровь и создающего животную индивидуальность человека. Избегал благодаря инстинкту правильного поведения.

Мне всё равно, как выглядит, с точки зрения логики, моё благородство, ибо дух, воля и участие моих богов остаются со мной только до тех пор, пока я благороден.

Эта речь возбудила нравственную лихорадку не только у ашвинов. Пипру, чьё ухо вынужденно присутствовало при благочестивых наставлениях Индры, не мог не согласиться с тем, что услышанное заманчиво. Как-то даже привлекательно. Быть правильным, вопреки всему, – сперва кажется дуростью, потом – позёрством, а когда оно столь упорно, что не останавливается ни перед чем, ввязываясь в непримиримую войну с неправильным, начинаешь понимать, что это вовсе не поза, а твёрдая жизненная позиция.

Пипру никто не заставлял быть благородным. Кровь даса тоже не обязывала его следовать благородным инстинктам. Он понимал, что свободен в выборе своей жизненной позиции, но именно эта свобода и делала его нравственность уязвимой, а самого его – подвязанным к бесчестию.

Свобода демона всегда есть только свобода от нравственных обязательств правильного в пользу разгульных желаний разного. Свобода собственной неразборчивости от принуждений и обязательств совести. Пипру вдруг понял это, как понял и то, что его свобода – признак неблагородства .

– Сколько лошадиных упряжек! – послышалось за кустами. Ашвины заметались глазами. Возбуждённые опасностью. Индра же был спокоен. Раз его пещерный товарищ ищет помощи у яда, значит, стрелу или копьё он в ход не пустит.

Впрочем, Намучи тоже не отличался рациональностью и логичностью поведения. Правда, эти качества символизировали неорганизованность и взбалмошность его характера, а вовсе не обязательства крови.

– Я принёс суры к вашему обеду, – радостно возвестил Намучи, – много хорошей суры.

– Разве даны пьют суру? – удивился Индра. – Я хотел спросить тебя об этом ещё в пещере.

– Даны не пьют, но я пью, – улыбнулся Намучи, – потому что меня она валит с ног и от этого я получаю удовольствие 10 .

«Типично для асура», – подумал Индра.

– Это хорошо, когда есть выпивка, – сказал он громко и улыбнулся. – Правда, мои друзья компанию тебе не составят: их обычай не позволяет им пить суру, – выдумал кшатрий, – а я – с удовольствием!

– Жаль, – фальшиво запечалился Намучи. Он осмотрел сидящих, выступил вперёд и произнёс с достоинством:

– Я – Намучи, сын Нама Рыжего.

– Почему же ты не добавил «великий воин» ? – пошутил Индра.

Дана перекосило.

– Индра! – заорал он, свирепо уставившись на равнодушного кшатрия. – Когда ты перестанешь выставлять меня дураком?

Воин поднял голову:

– Нет, ну что ты! Успокойся. У меня и в мыслях не было. Лучше садись и доставай свою суру.

Намучи мало-помалу сдержал норов. Корёжа нервы. Понимание цели визита, видимо, остудило ему голову.

Сура оплеснула миски. Она потеряла свежесть своей юности, носившей кружева воздушной пены, спелость перегоревшей горечи, вдохновенную крепким, ершистым вкусом, которому до поры неведома была эта старческая прокись и муть. Куда девался её пренебрежительный шип и пузырчатая брызня, так свойственные молодой гордячке суре? Нет, этот напиток передержали в мехах. И теперь он вызывал у арийца Индры мрачные чувства.

Намучи не задумываясь отхлебнул из своей миски. Отхлебнул первым. Индра постарался не обнаруживать сомнений и тоже пригубил суры.

– Перестояла, – с жалостью заметил дан. – У нас здесь негде пополнять её запасы.

– Далеко от вас до ближайших арийцев?

– До нишадов? Полдня пути.