– Скажи, а ты бы променял настоящую мужскую дружбу на сладкую любовную потешку с какой-нибудь смазливой кобылкой? Когда сперва кажется, что весь мир только и создан для ваших затей, а потом, когда она обабится и привыкнет к тебе, как к чурбаку, на котором греют кости возле очага, тебя вдруг проберёт такая тоска по свободе, что захочется грызть стены. Вашего тихого дома. Дадхъянч улыбнулся:
– Ну во-первых, он ничего не знает о настоящей мужской дружбе. А во-вторых, дружить с тобой – означает переносить твой скверный характер и всё время ждать момента, когда ты отпустишь своему другу коленом под зад.
– Нет, – промямлил Трита, вороша угли, – он такой же добрый малый, как ты и я. Он понимает, что такое дружба.
– Однажды твой конь снова захочет кобылу, уйдёт и ему повезёт больше, чем в прошлый раз, при встрече с её дружком. На этом и кончится ваша дружба.
– Ты не знаешь Ашву.
– Я знаю жизнь.
– Да? Уже узнал?
Трита не мог злиться на Дадхъянча. Они ещё не успели надоесть друг другу.
Шли дни, и риши делили тепло одного очага и подгоревшую кашу из отрубей. Они снова брели куда-то вместе, не зная наперёд о грядущем дне и его переменах.
Дадхъянч не мог не заметить, как изменился его старый наставник. Трита будто иссяк, исчерпал себя до донышка. Ему уже нечего было сказать на прокорм редким вайшам, встречавшимся на их пути.
Он молча наблюдал, как скотники дивились Ашве, как подходили к нему и с осторожностью гладили коню шею. На все вопросы Трита отвечал сдержанно и несловоохотливо. Можно было подумать, что он шествует по этой земле, имея какие-то иные надобности, чем зарабатывание еды своим умом и красноречием.
Дадхъянча подмывало спросить, чем вызвана душевная усталость Триты, но молодой риши боялся своими расспросами встревожить эту душу, причинив ей больший вред, чем тот, что угнетал её и без того.
Путь странствующих мудрецов лежал в земли сиддхов. Дадхъянч уже успел привыкнуть к их пегому попутчику, безропотно переносившему свою неволю. Впрочем, Трита не злоупотреблял привязанностью четвероногого друга и часто отпускал коня в поле. Но к чести Ашвы будет сказать, он всегда приходил по первому зову хозяина. Сам же Трита не считал себя хозяином Ашвы и противился какому бы то ни было насилию над свободой коня. Верёвка, которой он привязывал Ашву, чтобы волочь его за собой, как оказалось, нужна была риши только потому, что конь имел обыкновение сам выбирать пути их следования, и Трита устал сопротивляться этому своеволию.
Дадхъянч кормил коня с ладони. Кашей. Поначалу Дадхъянча пробирал неподдельный ужас при виде громадных плоских резцов коня, орудовавших на протянутой ладони. Однако равнодушие, с каким Ашва воспринимал отчаянную храбрость риши, привели его к пониманию своей полной безопасности. Конь тоже привыкал к новому персонажу своей судьбы в лице Дадхъянча, и между ними наладились доверие и трогательная взаимная привязанность.
В то утро Трита встал раньше обыкновенного и долго маялся с костром, пытаясь воскресить его былое огнесилие. Дадхъянч слышал сквозь сон эту возню и тихую ругань у пепелища.
Он зарылся с головой в сено, чтобы прогнать из ушей раннюю дурню своего беспокойного товарища. Дадхъянчу и в голову не пришло, что беспокойство давно уже перестало одолевать Триту. И что сегодняшний день был особым.
Трита отправился подбирать хворост. По низкорослой поросли креозота. Затоптался и занервничал Ашва. Фыркая вслед Трите на своём топчище.
Какое-то время шума не было слышно, и Дадхъянч уже было опять приластился ко сну. Но тут Трита вскрикнул. Как-то по-особому. Испуганно и обречено. Так не кричат от невезения или неудачи. В этом крике слышался трагический приговор его суете и неприкаянности. Возможно, поэтому Дадхъянч позволил разбудить себя окончательно, открыл глаза и разметал над собой сено.
Трита оторопело брёл ему навстречу. Придерживая на весу руку.
– Проклятье, меня укусила змея, – сказал он с интонацией удивления и даже недоверия к случившемуся. – Я принял её за палку.
Дадхъянч решительно осмотрел рану. На припухшей руке отпечаталась пара змеиных зубов.
– Ты понимаешь в этом что-нибудь? – морщась спросил Трита.
– Понимаю. Как она выглядела?
– Такого бурого цвета, длинная. Извернулась кольцом…
– С треугольной головой?
– Вроде.
– Это куфия. Нужно отжать яд из ранки.
Пальцы Триты судорожно тискали опухоль. Рана кровоточила.
– От яда этой твари кровь перестаёт свёртываться, – сказал Дадхъянч, распаковывая свои снадобья. Он не нашёл того что искал, и это окончательно испортило ему настроение.
Трита ни о чём не спрашивал. Он погружался в бесчувственное равнодушие. К происшедшему и к самому себе. Дадхъянч развёл огонь и торопливо готовил жаркое пойло для Триты. Дадхъянч не хотел, чтобы пострадавший видел эту нервную спешку рук, но игра в спокойствие досаждала знахарю, придавая каждому его движению неуклюжесть и разлад.
Трита заглянул в глаза своему бывшему ученику:
– А помнишь, перед тем как мы расстались, всё было наоборот? Тебя свалила лихорадка.
