применялся к обществу, но личную жизнь устраивал втихомолку и в свою душу никого не пускал. Изворотливый ум помогал ему выкарабкаться из самых трудных положении.
Мать в доме жила тихо, замкнуто. С отцом она старалась держаться приветливо, но это были разные люди: они годами жили, как чужие, умело скрывая это не только от окружающих, но даже от единственного сына. Впрочем, сын и не стреАлся вникнуть в их разногласия. У нею было много своих забот. Он рос под влиянием отца, который ни в чем не отказывал ему, баловал и, смеясь, закрывал глаза на невинные обманы сына. Так было удобнее и легче эгоистической натуре старшего Холостоаа. А мать, не терпевшая лжи, никогда не прощала обмана, и мальчику казалось, что она несправедлива к нему. Он все больше привязывался к отцу.
Между тем шли годы. Он кончил десятилетку, поступил в электротехнический институт. Профессора говорили, что у него большие способности. Действительно, он любил точные науки, они легко давались ему. Слава, пусть маленькая, льстила самолюбию. Он самодовольно рассказывал о своих успехах отцу. Слушая их беседы, мать качала головой, тихо спрашивала: «Когда же ты, Саша, сердце потерял?» Отец смеялся и, хлопая сына по плечу, философски замечал: «Мужчине сердце не нужно. Был бы ум. Умный человек никогда не пропадет».
Но из жизни он ушел отнюдь не с философским спокойствием. «Почему я? — временами спрашивал он сына, и глаза его беспокойно блуждали по комнате. — Почему именно я должен умереть в то время, как другие будут продолжать жить?» В эти минуты он был страшен, и сыну хотелось скорее покинуть больного…
«Саша, возьми ключ… Бумаги в столе внизу… Ты…» это были последние слова старшего Холостова. Картина смерти навсегда запечатлелась в памяти сына. У него внутри будто что-то оборвалось. Боль, тупая боль и тоска. Чуть пошатываясь, он вышел из спальни в кабинет. Из отворенного окна виднелась Москва- река. В темной воде ее отражались дома, сновали речные трамваи.
Александр вытащил нижний ящик стола и поставил перед собой. Бумаги притягивали и страшили его. В них жизнь отца жизнь, неизвестная сыну. Я не должен знать их содержания, так внушал элементарный такт. Другое чувство подсказывало: надо просмотреть бумаги, нельзя, чтобы они попали в чужие руки. Может быть, не читая сжечь? Может быть, в последнюю минуту отец это и хотел сказать? А если в ящике бумаги, нужные сыну?
Он прочел все… Письма матери. Она укоряла Федора Максимовича в легкомысленном образе жизни. Она называла его себялюбцем, эгоистом, думающим только о себе. Письма помогли молодому Холостову по-новому взглянуть на отца, оценить подвиг матери: она, оказывается, жила под одной крышей с отцом только ради него, сына…
Среди писем матери попалось гневное и оскорбительное письмо неизвестного, обвиняющего отца в гибели людей. По его вине… Речь шла о катастрофе на одной из новых шахт. Отец спешил рапортовать о досрочном введении ее в строй, хотя отлично знал о множестве крупнейших недоделок. Листки выпали из рук Александра. Но он снова поднял их и не выпускал до тех пор, пока не впитал в себя все, до последней строчки, а потом невольно задумался о своей судьбе, о своей жизни. К этому времени в нем уже взошли семена, посеянные Холостовым-старшим. Он любил себя, свои успехи, свои планы. Он научился оценивать окружающих его людей с одной точки зрения: чем они помогут выдвинуться ему, такому способному молодому инженеру. И даже теперь он сожалел о смерти отца не столько потому, что потерял близкого человека, сколько потому, что теперь ему, Сашеньке, придется во многом сокращать свои расходы, нуждаться в деньгах, чего не было при жизни отца.
Отец совершил какое-то преступление. Но ведь его не судили? Значит, неизвестный клеветал на него. Тогда почему отец не уничтожил письмо? Но он не уничтожил и десятки других писем, которые, в общем, раскрывали облик не очень-то чистого человека. Не очень чистого? Но зато отец умел жить хорошо, с блеском, ни в чем не отказывая ни себе, ни сыну. Надо жить так, как жил отец…
Нет, ничего не решил в тот вечер Холостов-младший. Он собрал письма и на кухне швырнул их в печку. Они сразу же загорелись. Юноша с облегчением смотрел на пляску огня…
Отца хоронили в теплый весенний день. Было довольно много людей — знакомых и незнакомых. Они говорили юноше сочувственные слова, он что-то отвечал им. А вечером того же дня состоялся разговор с матерью. Она пытливо всматривалась в него: «Ну как, Саша, что у тебя в душе, говори».
Он отвернулся.
Мать бросилась к нему. «Где я тебя потеряла, Саша? — с болью вырвалось у нее. — Нет, нет, не верю, Саша! Правда?..»
Он делал вид, что не понял слов матери. «Все будет хорошо, — говорил он. — Успокойся, мама. Я могу сделать очень много. Я буду работать. Преподаватели сулят мне большое будущее. Я верю в свои силы, и я добьюсь своего». Мать со страхом посмотрела в его лицо: «Боже мой, Саша, ты говоришь только о себе. Ты думаешь только о себе… — И повторила горестно: — Я потеряла тебя…»
Она обняла сына. По лицу ее текли слезы. «Нет, — говорила она, — ты мой, Саша, мой! Ты не такой, каким кажешься. Ведь правда, ты не такой? Ты лучше, чище, добрей…» Он не прерывал ее. Ему было жалко мать, ко он не находил слов утешения. Он стоял в неудобной позе, и ему хотелось, чтобы эта затянувшаяся сцена скорее кончилась и чтобы его оставили в покое, наедине с его мыслями и планами. И мать словно поняла это. Поникшая, печальная, она вышла из комнаты, даже не взглянув на него.
Так она ушла из его жизни.
А потом? Потом все это скоро забылось. Александр депко взял жизнь за горло. Он научился изворачиваться не хуже отца. Обманывал. Лгал. Загребал деньги. Но он все время чувствовал, что благодатной почвы для тех хищнических дел, которые роились в его голове, нет в стране, где он родился, вырос, получил образование…
Холостов поднялся. В это время скрипнула дверь.
— Вы? — воскликнула Таня Чигорина.
— Представьте себе… Здравствуйте, — это прозвучало очень искренне. Холостов был благодарен ей за то, что она оторвала его от тяжелых воспоминаний о прошлом. И почему-то, глядя на нее, он подумал: «Письма надо было сжечь не читая». Мысль эта возникла и тут же исчезла. Он вновь устроился в качалке. Цепкий взгляд скользнул по стройной фигуре девушки.
Таня была в простеньком ситцевом халате и туфляхшлепанцах, теплая, уютная, домашняя. Пожалуй, он мог бы полюбить ее. А она? И опять смутное недовольство собой на секунду охватило его.
Таня включила радио. Послышалась музыка. Приглушенные скрипки и пиччикато на арфе. Пел бархатный мужской голос:
Таня легко скользила по комнате и тихо подпевала. Песня звучала необычно жизнерадостно здесь, в доме на острове Семи Ветров, затерявшемся в просторах Тихого океана.
Холостов смотрел в потолок. Свет люстры мерцал в его глазах. Обычная ирония вернулась к нему.
— Что значит любить жизнь? — спросил он. — Вы любите свою жизнь, объясните?
Таня пожала плечами:
— А зачем объяснять, если вы не понимаете такой простой вещи.
— Только в глазах посредственности, Таня, — засмеялся Холостов.
— Благодарю за комплимент. Я за такую посредственность, сказала Таня. — Что занесло вас на наш остров?
— Хотя бы желание повидаться с вами. Вы разве не рады меня видеть?
Она молча села за стол.
— Я случайно сегодня в вашем доме, — и Холостов рассказал ей о гибели траулера.
— Когда же кончится разбой? — воскликнула она. — И что это было? В кого или во что вы стреляли?
