четырнадцати миллиардов нейронов, у пьющих они стремительно убывают. За двадцать лет пьянки у вас погибло примерно... Я боюсь вам говорить! Вам не потребовалось бы приходить сюда, если б эти клетки не погибли в вашем мозгу!
...То ли дрянь, съеденная на вокзале, то ли расстройство из-за всего услышанного корежило Валентина. До этого в животе периодически урчало и булькало. А тут вдруг подкатило аж с тошнотой. Он осторожно добрался до двери и пошел искать уборную. :
Мужик в голубой куртке сидел в туалете на корточках, спиной к батарее отопления. Курил мужик в голубой пластмассовой куртке. Тот самый, который не хотел быть ни бараном, ни подопытным кроликом.
– Все они заодно! – услышал Валентин, когда спустил воду в кабине. Он вышел на свет, осмелел:
– Кто?
– Все! – Мужик выругался, но с корточек не поднялся. – Ельцины, горбачевы. И все врачи заодно с начальством. Сперва споят, потом лечиться заманивают. Всем выгодно, кроме нас!.. Он вон дерет по пять тысяч с носу. За что? За то, что мораль прочитал? Отзвонил и обратно в Питер... Ты из какого района?
Валентин сказал. Ему нравился этот мужик в пластмассовой куртке, поскольку ругал он всех подряд: и начальников, и врачей, и алкоголиков. Да и самого себя ничуть не жалел:
– Я сам знаю, что я свинья, и нечего бараном меня обзывать, хоть бы и в пословице. Вон Ельцин пьет не меньше меня. При Горбачеве все политбюро пьянствовало, один Лигачев не пил, закодирован был. Ты думаешь, зря все это делается? У их план такой: споить, потом лечить. С больным и пьяным все можно! И зарплату снизить, и в КПЗ посадить. Пьяный, он только с виду грозный, а так... делай с ним чего хочешь. Он только дома посуду-то бьет, а в конторе перед начальством он не больно шумит. Знает, что виноват. Прогулы ему списывают, брак прощают. Ну, он и вкалывает, когда трезвый. И в ночную смену его, и отпуск зимой, все налажено! Нет, ты думаешь, это шахтеры бастуют? Фигоньки! Забастовочки-то идут от ихних комитетчиков, которые в галстучках. За валюту куплены ихние галстучки. Ельцинская команда знает, што делает. Пойдем еще, у дверей послушаем...
В коридоре толпились женщины, молодые и cтарые. Мужик не стал подслушивать, открыл дверь. Протиснулся между дверями и сел на свое старое место. Валентин прислонился к стенке у входа.
– На этом, друзья, мы закончим общую предварительную беседу. Последующее наше общение пойдет строго индивидуально. Но я настоятельно прошу, пусть каждый из вас сегодня заведет общую тетрадь и с сегодняшнего дня записывает туда все свои мысли и ощущения...
– А ежели кто неграмотный и писать не научен, – опять услышал Валентин голос своего знакомого. – Тому-то как быть? Или слепой, к примеру, глухонемой...
Поднялся шум, на мужика зашикали.
– Извините! Я хочу один вопрос, – кричали из заднего ряда.
– Один можно. На второй уже нет времени, – сказал врач.
– Вот вы говорите, что алкоголь – это наркотик, что алкоголизм – это психическая болезнь. Заразная это болезнь? И ежели она заразная, то кто меня заразил и когда?
Вопрошающий сел, в зале кто-то хихикнул, но все снова стихли.
– Ничего смешного не вижу и в этом вопросе, – услышал тракторист голос врача. – Болезнь действительно страшная и заразная...
В животе снова что-то происходило. Валентин, стараясь не спешить, еле добежал до нужного места. Ветеринар Туляков говаривал как-то, что в таких случаях нужна соль и опять же... бутылка водки.
Валентин вышел на улицу.
Знакомых в городе было два, даже больше, если считать всех земляков, но Валентин решил побывать лишь в общежитии дочери и без ночлега уехать на свою станцию. Маришкино общежитие было недалеко от центра. Душа тракториста давно стремилась туда, а ноги завели его почему-то в продовольственный магазин. Он думал о деньгах и о ценах на хлеб, на консервы, но почему глаза блуждали по полкам, ища знакомые бутылочные очертания? Думал одно, а делал другое... Он вышел из продовольственного, в котором не было местной водки, и уже без колебании заглушил в себе слабый голос протеста и направился в другой – коммерческий магазин. Там водки тоже не было. Стояли ряды каких-то красивых и разнообразных заморских бутылок. Все слова не по-русски! Чем больше он ходил по коммерческим, тем упрямее хотелось найти свою, непривозную бутылку. «А что это за кандей?» – подумал тракторист, останавливаясь у красивых дверей с непонятной вывеской. Он зашел. Оглянулся. Парень с бородой расставлял по полочкам какие-то безделушки. Стояли медные подсвечники, иконы, лежали старые книги и вроде бы кружева.
Валентин уже хотел повернуться и уйти, но что-то помешало ему. Повел взглядом по выставленным предметам и весь сперва напрягся, потом ослаб. Его бросило в пот: на полочке стояла знакомая икона с Николой Угодником. Та самая, которая висела когда-то в углу у Maрьи, Гелькиной матери. Валентин хорошо помнил тот день. Трезвый тогда был, когда рыли могилу ихней старухе! Так недавно и дело-то было, осенью. Гелькина бабушка умерла, и Валентин сам схоронил ее, сам видел, как Марья положила в гроб, в изголовье покойнице эту икону. Он ясно помнил, как заколачивал гроб гвоздями и как икону пришлось положить не в изголовье, а сбоку... Не-ет, трезвый тогда был, когда хоронили. Это он после напился, уже на поминках...
И Валентин вспомнил, как один ханыга из райцентра приезжал в деревню на мотоцикле. Все спрашивал про иконы. Вспомнились и разговоры старух о чьих-то набегах на пустые дома. Неужели ханыги уже и до могил добрались? Тогда взаправду скоро конец света.
Нет, наверно, это другая икона! Мало ли в народе икон с Николаем Чудотворцем? Он попросил у парня поглядеть икону, спросил:
– Сколько стоит?
Парень подозрительно почесал черную бороду:
– Двадцать пять.
– Рублей? – Валентин попытался шутить, чтобы освободиться от нервной дрожи.
– Дай сюда! – Парень поставил икону на полку. Конечно, тут в ходу были тысячи, а не сотни.
Икона была та самая! Вон на обратной стороне и гвоздик с веревочкой, и защербинка на углу. Но ведь он ясно вспомнил, как хоронили старуху! Как сунул икону сбоку и как закрывал крышку гроба.
«А ты где ее взял?» – хотелось спросить у продавца, но было ясно, что парень насторожится и ничего не скажет. Тракторист взял себя в руки, остановил трясучку и сказал:
– Я, может, купить хочу...
Парень презрительно отвернулся. Тогда Валентин, как заговорщик, оглянулся и поманил продавца пальцем. Неожиданно для себя он стал врать, на ходу придумывал, что говорить. Он сказал, что дома на чердаке у него десять или двенадцать всяких икон. Парень с бородой сразу стал как шелковый. Он повел в закуток, где никого не было.
Валентин и сам поверил в эту минуту в то, что говорил. Говорил он о том, что этого Николая Чудотворца увез у него один знакомый, что у знакомого сменился городской адрес, что если продавец скажет новый его адрес, то он, Валентин, привезет и сдаст в магазин все свои иконы, которые на чердаке.
– Нет, точно привезешь?
– Точно привезу, либо пошлю с кем.
Продавец оглянулся, ни слова не говоря. Написал на газетном обрывке название улицы и всего одну цифру и показал посетителю:
– Видишь?
Валька видел. Хотел взять бумажку. Но бородач скомкал ее и положил в свой карман, давая понять, что можно идти.
Тракторист вышел из закутка, твердя про себя название улицы и номер дома. Его опять начинало трясти, и сквозь эту тряску он все твердил и твердил название улицы с номером дома, твердил и твердил. Непонятное, странное состояние испытывал Валентин. Уж не сходил ли он с ума? Ужас, зарождавшийся где-то в груди, он гасил судорожным своим юмором, дрожь в плечах пересиливал быстрой ходьбой, урезонивал мыслями о дочке Маришке. Хотел было сразу же забежать к ней в общежитие – хоть бы денег оставить ей сколько-нибудь! Но решил отложить. Он все твердил и твердил адрес. Откуда в магазине взялась икона, которая с осени лежала в гробу? Либо весь мир чокнулся, либо он, Валька, начал сходить с ума. Не зря же ночами не спит, не зря мерещатся пьяному то ли крысы, то ли какие-то чертенята. Hет, он
