Козырев нажал кнопку на подлокотнике кресла, и на потолке раскрылся занавес. Свет в комнате погас. С потолка смотрело черное звездное небо. Стотысячекратные В-телескопы приблизили звезды настолько, что, казалось, их можно взять в руки. Звезд было много. «Небесный сад», — подумала Мадия. Над головой, казалось, действительно был августовский сад со спелыми наливными яблоками. Правда, в настоящем саду свет золотистый, теплый, а здесь — холодный, негреющий.
— Вот все, что осталось мне, — как бы издалека услышала Мадия голос Козырева. — В жизни, оказывается, можно быть либо зрителем, либо действующим лицом. Я, например, сегодня почти только зритель…
— Это неправда, — запротестовала Мадия. — Вы всегда человек действия. Кстати, а разве нельзя быть одновременно и действующим лицом, и зрителем?
— Исключается. Люди, которые пытаются совместить то и другое, не достигают совершенства. Зритель — лицо пассивное.
— В этой мысли есть какая-то парадоксальность, — заметила Мадия. — А парадоксы…
— Стоп, Мадия! — внезапно оборвал ее на полуслове Козырев. — Это же гениально!
— Что гениально?
— Парадокс. Как я мог забыть об этом? — пробормотал он, придвинув к себе видеофон. — Дежурный Института света? Я индекс 271а. Переключите информатор на мою квартиру.
Вспыхнул маленький экран, и Козырев опять погрузился в цифры. Это чтение ужаснуло его: как он мог забыть, что шары — инопланетного происхождения? В основе алгоритма исследований лежал незыблемый постулат Эйнштейна — скорость света постоянна. А если не постоянна? Козырев чуть ли не ущипнул себя — до того дикой показалась эта мысль.
Давно ушла Мадия, сразу поняв, что Козырев одержим какой-то новой идеей и отвлекать его нельзя, а он продолжал размышлять перед освещенным экраном. Вселенная вполне объяснялась специальной и общей теорией относительности. Человек потому так спешно и так далеко проник в космос, что в совершенстве знал ее и пользовался ею в своей практической деятельности. В других мирах могут быть другие, неизвестные землянам, законы и теории.
Академик Тарханов когда-то в кругу друзей полушутя, полусерьезно сказал, что за световым барьером начинается антимир, что в этом антимире есть антиземля, антимедведи, антитархановы. Парадокс? Конечно. Но разве психологические корни и психологический эффект теории относительности не связаны с непреложной демонстрацией парадоксальности бытия?
Потом он не раз возвращался к этой мысли. Нерешенная проблема антимира — наследство Тарханова. Это наследство волнует ученых, оно до сих пор еще не потеряло своей психологической окраски. В одной из своих книг о научных идеях Тарханов писал не столько о тех проблемах, которые получили экспериментальную проверку, сколько о тех идеях и проблемах, которые остались в наследство от ученых старших поколений. И идеи, в свое время не подтвержденные экспериментом, опытом, выводом, больше всего волновали Тарханова. Они увлекали его своим драматизмом и устремленностью в будущее.
Козырев чертил на листе бумаги спирали. Принцип развития по спирали — принцип диалектического материализма. Когда-то Тарханов говорил, что он по спирали разгадает любую загадку природы.
«Что ж, попробуем пойти по спирали, — думал Козырев. Быть может, на каком-то завитке и раскроется тайна шаров».
Козырев прилетел в Звездный Совет в девять часов утра. Прежде чем собрать председателей комитетов, он решил повидаться с Раулем Сантосом и, не заходя к себе, направился в Комитет галактической связи.
— Мне сообщили, что осенняя сессия откладывается, — сразу же после приветствия начал Сантос. — Академик Соболев, кажется, собирается проглотить Вселенную.
— Я не понимаю его. — Козырев опустился в кресло. — То, что предлагает Совет Солнца, или, вернее, академик Соболев, противоречит всей нашей философии. Конечно, заманчиво сосредоточить людские и материальные ресурсы на переделке планет Солнечной системы. Но мне кажется, это должно быть всего- навсего текущей повседневной работой человечества. Но ведь нам следует думать и об отдаленном будущем!..
— Не вините Соболева, — остановил его Сантос. — Ничего он не затевал.
— Но тезисы Совета Солнца принадлежат ему!
— Это так. Но доклад — следствие, а причины его появления куда сложнее. Вы не замечали, какие изменения происходят в нашем обществе за последнее время?
— Я, дорогой Сантос, не социолог, а всего-навсего звездолетчик и астрофизик.
— Да, конечно. Но каждый звездолетчик в какой-то мере и философ. Как по-вашему, кто такой Чарлз Эллиот?
Козырев был озадачен вопросом.
— Почему вы вспомнили именно о нем?
— Все дело в том, что Эллиот мне кажется самым ярким представителем определенной части нашего общества. Они не хотят движения, их вполне устраивает современный уровень жизни. Зачем им Вселенная, когда на Земле почти райская жизнь. И такую же райскую жизнь можно устроить на Марсе, Венере…
— Вы считаете, что эллиоты могут остановить колесо жизни?
— Колесо истории никто не остановит, конечно, но притормозить его на время можно, и в сторону свернуть можно, что и пытается сделать Эллиот с помощью академика Соболева. На карту поставлено очень многое, и проблема выходит за пределы нормального спора. Она затрагивает многие области нашей жизни, включая и этические.
— Ты хочешь сказать, что нам следует повести широкий наступательный разговор?
— Безусловно.
Они помолчали.
— У меня есть такая мысль — вынести проблему на обсуждение народов, — сказал Козырев.
— Это так, — подтвердил Сантос. — Всенародный форум необходим.
— Обратимся к социологам, — продолжал развивать свою мысль Козырев. — Они лучше нас знают показания социального барометра. И философов следует послушать.
— Кое-какой материал может дать Нью-Йоркский институт общественного мнения. — Сантос засмеялся. — Кстати, профессор Эллиот последнюю свою книгу целиком и полностью составил по материалам этого института. Наступает по всем правилам и весьма искусно. И здесь не очень завидную роль играет академик Соболев. Я согласен с вами, в последние годы он как бы любуется своими деяниями. А самовлюбленность — щель, в которую эллиоты не замедлят вбить клин. Эллиоты, как известно, не пришельцы из чужих миров. Они выросли в нашей среде. Если хотите знать, они — теневая сторона медали, которая называется материальным изобилием. Наше общество обеспечивает человека всем необходимым — пищей, одеждой, духовной культурой. От человека требуется одно — творить, творить и еще раз творить. Я высказываю общеизвестные истины, но именно в силу этого моральное величие общества в целом и каждого человека в отдельности приобретает в наше время исключительное значение. Я бы хотел встретиться с Соболевым.
— Это нетрудно, — сказал Козырев. — А сегодня Звездному Совету предстоит обсудить тезисы доклада Соболева.
Вечер был удивительно звонкий. После слякоти и дождя, настолько частого и мелкого, будто каждая частица самого воздуха превратилась в водяную каплю, легкий мороз тонким налетом сковал лужи и основательно высушил воздух.
Игнат Лунь шел по аллее, обсаженной по обеим сторонам молодыми березками. Во всем его теле была приятная опустошенность. Почти два Месяца он не выходил из мастерской. Сколько глины перепорчено за это время? Теперь все позади. Завтра горельеф «Встреча» отвезут на осеннюю художественную выставку, и скульптура перестанет принадлежать ему. Она поступит в распоряжение зрителя. Зритель будет любить или ненавидеть ее. Но это не волновало Луня. Он должен был «выговориться», и это ему, кажется, удалось. Вот почему сегодня он чувствовал себя словно заново рожденным.
Гостиница была в двух шагах от мастерской, где так долго дневал и ночевал Лунь. В эти дни он почти не вспоминал о Шагине, который работал над новой конструкцией кибернетической машины.
В гостинице Шагина не оказалось. Он обратился в адресный стол. Кибер ответил, что Шагин
