Через каждую тысячу километров трасса ломалась на сорок пять — семьдесят, а то и на девяносто градусов. На поворотах паруса автоматически падали, и так же автоматически на экране в кабине яхтсмена вспыхивала цифра, указывающая, под каким углом следует повернуть яхту. Спортсмен должен был заново натянуть паруса и определить угол наклона к солнцу так, чтобы яхта не вильнула за трассу гонки.
— Головоломка, — сказал Соболев, разглядывая схему предстоящей трассы на столе их комнаты в отеле. Он стоял, заложив руки за спину. Тренировочный костюм подчеркивал сухощавую, подтянутую фигуру. — Усложненность лишает регату зрелищности. Ты не находишь? Раньше финишный разворот делал каждый по-своему. А сейчас обязательно по кругу. Зачем? И диаметр окружности тебе сообщают в последнюю минуту.
— Ну что ты ворчишь, папа? — Ирма что-то чертила на листе бумаги.
— А что мне остается делать? — Он взял ее за плечо и повернул к себе. — В чем дело, Ирма?
— Все хорошо, папа. Я поняла, что у меня есть сердце.
Соболев фыркнул, отошел в глубь комнаты и начал листать первую попавшуюся в руки книгу. Это были стихи. Он взял вторую книгу — это тоже был сборник стихов. Он перебрал еще несколько книг и не нашел среди них ни одной, которая заинтересовала бы его. Соболев в задумчивости стоял у полки. Что случилось с дочерью?
— Ты увлекаешься поэзией?
— Да, с некоторых пор. Я хочу понять себя: кто я такая? сказала Ирма, поднимаясь из-за стола.
— Странно, откуда вдруг такие вопросы?..
— Если бы я знала это, — с тоской сказала Ирма. — Папа, я полюбила.
Соболев усадил дочь в кресло. Сам устроился напротив.
— Вполне разумно. В двадцать два года это естественно, сказал он и, взглянув на дочь, спросил: — Какого ты мнения о Чарлзе?
— Так далеко простирается твоя забота обо мне? — горько рассмеялась она.
— А чем плох Чарлз? — удивился Соболев.
— Я не говорю, что он плох. Я хочу сказать о себе. Мне кажется, что кто-то некогда закрыл в моем сердце какой-то клапан, и оно долгие годы оставалось глухим. И вдруг клапан открылся. Поток новых чувств захлестнул сердце, и я не знаю, что мне делать.
— Все это глупости, Ирма. Помнишь, ты говорила: миллион случайностей. А из миллиона случайностей рождается закон. Вот где твоя поэзия.
Ирма помнила, при каких обстоятельствах говорила это другому человеку, не отцу. Помнила, с каким недоумением посмотрел на нее Лунь. Воспоминания болью отозвались в ее сердце. Ирма тряхнула головой! должна же она наконец взять себя в руки.
— Хотел бы я знать, что сейчас делается в Солнечной системе, — нарушил молчание Соболев. — Целую неделю без информации. Забавно. Мозг до того очистился, что голова кажется совершенно пустой.
Мир был перегружен информацией. Планетная служба здоровья всячески оберегала отдых землян. Во Дворцы отдыха, на пляжи, дачи извне не допускалось ни одного сообщения. В таком же изолированном положении находилась и Олимпийская планета. Люди остро переносили эту изолированность, особенно в первые дни, потом привыкали и полностью отдавались беззаботному веселью.
Вечером у моря зажгли фейерверк. Его огни взлетали вверх и падали. Ночь была ясной, а небо очень далеким. На горизонте море сливалось с небом, и поэтому казалось, что огни падают куда-то за пределы Олимпийской планеты, в пространство, в бесконечность. Огни прочерчивали самые замысловатые геометрические фигуры. То же самое происходило и в природе. Ежеминутно возникали и исчезали замысловатые геометрические фигуры. Если бы запечатлеть на пленку каждую такую фигуру, геометрия была бы куда объемнее. Но эта мысль не увлекла Ирму. Огни фейерверка, темное море вызывали в памяти совсем другое.
Южных звезд искристый свет,
за кормой сребристый след,
Как дорога в небосвод.
Киль взрезает пену волн,
парус ровным ветром полн.
Киль дробит сверканье вод.
Снасти блещут росой по утрам,
Солнце сушит обшивку бортов.
Перед нами путь, путь знакомый нам.
Путь на юг, старый друг,
он для нас вечно нов.
Ирма оглянулась. Рядом никого. У ног плескалось море. Она повторяла пришедшие на память стихи, как бы пробуя на ощупь каждое слово. Если бы кто-нибудь из друзей увидел и уелыщал ее сейчас, удивился бы. Ирма — и вдруг етихи. Сильный, уверенный голос звучал с необычайной мягкостью и затаенным восторгом: «Перед нами путь, путь знакомый нам. Путь на юг, старый друг, он для нас вечно нов».
— Девушка, пошли с нами кататься, — услышала она рядом веселый голос. — Разве можно грустить на Олимпийской планете?
Ирма повернулась и увидела молодых землян. Она не любила бесцеремонности и умела постоять за себя, а тут, не раздумывая, пошла за юношей. «Ирма Соболева начинает познавать новую жизнь», — с иронией подумала она.
Яхта с белоснежными парусами. Она быстро рассекала бирюзовую воду. На Ирму никто не обращал внимания. Она слушала себя, слушала море, которое плескалось у борта, слушала случайных товарищей, весело болтавших обо всем на свете. Ирма ни о чем. не думала, ей просто приятно было смотреть на темное небо, на такое же темное море, на костры, которые жгли рыбаки на берегу, и, очевидно, самым древним способом варили уху. Простые радости жизни, без которых жизнь не жизнь. Через час Ирма попросила, чтобы ее высадили на берег. Никто ее не спросил, кто она такая и зачем приехала на Олимпийскую планету. Просто ребятам показалось, что одной ей скучно, вот и взяли и покатали на яхте. Юноша помахал на прощанье рукой, и яхта опять ушла в море. И кто-то звучным тенором затянул песню:
Я ветер, любезный морякам.
Я свеж, могуч.
Они следят по небесам
мой лет средь туч.
Я бегу за кораблем
вернее пса.
Вздуваю ночью и днем
все паруса.
На следующий день ровно в десять часов состоялось открытие солнечной регаты. Сразу же после парада Ирма, переодевшись в спортивный костюм, отправилась на стартовую площадку, заняла место в ракете и закрепилась. Здесь не было обычных удобных кресел, как на рейсовых планетолетах. Ирма посмотрела на часы и почувствовала легкий толчок. Ракета «выстрелилась».
— Выход, — послышалась команда в наушниках, и тут же Ирма куда-то провалилась вместе с яхтой. Открыв глаза, она увидела черную бездну космоса. Машинально поправила скафандр с защитным прозрачным забралом и оглянулась. Яхтсмены, включив реактивные двигатели, мчались к месту старта. На панели управления Ирма увидела чертеж развернутой яхты, нажала кнопку, и «кресло», в котором она сидела, раскрылось в двадцатиметровую узкую лодку. «Теперь на старт», — подумала она. Она была спокойна; заботы и волнения остались внизу, на Олимпийской планете.
Она подрулила яхту к стартовой площадке. Над головой висела огромная прозрачная гондола, в которой расположились стартеры и судьи.
— На старт!
Ирма нажала голубую кнопку — и над ней взвился огромный парус. Серебристое полотно развернулось ровно. Ирма осторожно покрутила верньер, поворачивая парус к солнцу. Впереди пять тысяч километров пути. Ирма мысленно представила его и тряхнула головой, как бы отгоняя сомнения. Она третий раз
