— Успеваемостью Пачин не блещет, — громко вмешался в разговор начальник училища Татаринов. — Будем отчислять!
— Учится неохотно? — спросил человек в гражданском.
— Да. То есть, так точно! — поправился Татаринов.
Пришедший в училище из армии, он знал, что бывалые офицеры-преподаватели и даже курсанты подсмеиваются над его сухопутной терминологией. Татаринов то и дело попадал впросак с этой морской лексикой. Недавно он назвал дальний морской поход поездкой. Морской компас мог обозвать компасом, словно он обычный землемер, а не начальник морского училища, в котором воспитывались лучшие флотоводцы России. Прежний начальник училища Юрий Федорович Ралль, не в пример Татаринову, был настоящий моряк. Усмешка Бессонова ускользнула от начальника, но была замечена третьим присутствующим.
— Товарищ Бессонов, а вы что скажете?
— Таких, как Пачин, у нас много. Думаю, что отчислять курсанта не следует. В майском наборе есть и похуже…
— А вот полюбуйтесь, что пишут о нем в газете.
Бессонов принял газету и спросил, обращаясь к Татаринову:
— Зачитать вслух?
Начальник разрешающе кивнул. Но комиссар надводного сектора сперва про себя прочитал заголовок районной газеты, набранный крупными буквами, Это был сравнительно свежий номер органа РК ВКП(б) и Райисполкома одного из вновь созданных районов Севкрая. Отчеркнутая синим карандашом заметка называлась «Неугомонное кулачье» и вызвала улыбку Бессонова. Он еще раз, уже вслух прочитал заголовок и продолжал:
«И на Красный флот пролезло неугомонное кулачье. Такой вывод сделали многие жители деревни Шибаниха Ольховского сельсовета. В самый разгар сенокосной страды в деревню приехал краснофлотец Пачин Василий Данилович. В пьяном виде он сразу учинил деревенскую драку. С криком „полундра“ Пачин снял с себя флотский ремень и до крови избил колхозника-активиста Акима Дымова, жителя деревни Ольховицы. Колхозники осуждают такое поведение военного курсанта и требуют, чтобы военкомат тщательно отбирал кандидатуры, которые направляются на военную службу. Кулаку не место в Красной Армии. Пачина нужно отозвать с Красного флота». Подпись «Внимательный».
— По-моему, автор уж слишком внимательный! — рассмеялся Бессонов, возвращая газету. — Если мне реагировать на все такие сигналы… Кто у нас останется?
— Реагировать все-таки надо! — возразил Татаринов громко.
— Пачин на хорошем счету! — не уступал Бессонов. — Рекомендован к поступлению нашим же выпускником капитаном второго ранга Кузнецовым.
— А где сейчас Кузнецов? — спросил человек в гражданском.
— Он заходил недавно в училище, — сказал Татаринов. — Собирался ехать на Черное море. Назначен командовать «Красным Кавказом». Если необходимо, я выясню, где сейчас «Красный Кавказ».
Человек в гражданском жестом прервал Татаринова. В кабинете прозвучал звонкий голос курсанта:
— Товарищ начальник училища, курсант Пачин по приказанию товарища комиссара явился!
— Садитесь! — приказал Татаринов. И добавил. — И вот, поговорите с товарищем…
Бессонов с Татариновым незаметно вышли из кабинета.
Пачин не стал садиться на старинный высокий стул, где сиживали прославленные адмиралы. Гардемарины царских фамилий и те редко садились на подобные стулья.
— Вы ведь комсомолец, товарищ Пачин?
— Да.
— С какого года? Еще в деревне вступали?
— Никак нет! Поступал на крейсере «Адмирал Нахимов»… то есть «Червоная Украина».
— Вы знаете, что вас отчисляют из училища?
… Сначала матроса бросило в жар. Затем охватило крещенским холодом. Он с трудом осмысливал сказанное, не хотелось верить таким словам.
— Да, да, вас отчисляют, знаете ли вы об этом?
— Никак нет… товарищ командир. Не знаю.
«Какой же он командир, если в гражданском?» — мелькнуло в уме. Родилось и тут же исчезло острое желание заехать кулаком в это до синевы выбритое лицо, схватить за полосатый нэпманский галстук, сделать что-то еще, никому не известное. Но этот краткий позыв быстро сменился полным отчаянием. Страх пронизал Василия Пачина. В коленях появилась слабость. Пальцы его дрожали. Но матрос одолел сам себя. Он выдержал пронзительный долгий взгляд серых почти бесцветных глаз.
— Список вновь отчисленных вывесят на доске объявлений…
— За что отчисляют? — дрогнувшим голосом, как во сне, произнес курсант.
— За неуспеваемость. Но приказ по училищу еще не объявлен. Мне думается, еще можно кое-что поправить в этом приказе… Кстати, вы знаете, где находится ваш отец Пачин Даниил Семенович? Не знаете. А брат Рогов Павел Данилович? Тоже не знаете. А почему у вас разные фамилии с братом? Садитесь, садитесь!
Но Пачин не сел.
— Брат выходил в примы… Записан на фамилию жены… — глухо проговорил курсант.
Слезы душили горло матроса. И только сейчас Василий Пачин понял, с кем он имеет дело и почему нет за столом ни начальника училища, ни комиссара Бессонова. Все сжалось внутри, спина снова похолодела.
Свистящим полуденным стрижом пронеслась перед ним его недолгая жизнь, она сжалась вместе с его сердцем, сдавилась в единый миг, начиная со скрипа драночной зыбки, качавшейся когда-то на гибком березовом очепе, и до сегодняшнего утреннего горна, поднявшего с узкой матросской койки. Он собрал всего себя в жесткий кулак. Сдавил свое сердце и душу в один боевой комок, в один кровоточащий каменный сгусток. И дрогнувшим голосом спросил:
— Зачем же меня вызвали? Если я уже не курсант…
Человек словно не услышал вопроса.
Он говорил свое. Он говорил теми же словами, что говорят на политучебе. Про опасность капиталистического окружения и про подготовку к новой войне. Говорил о том, что английские линкоры пашут воду мировых океанов, что в Германии вот-вот придут к власти фашисты по главе с канцлером Гитлером. Политика была прервана банальным вопросом:
— Товарищ Пачин, вы курите?
— Нет.
— А что значит «вечерний якорь»?
— Гальюн.
— Вы ходите туда ежедневно? В какое время?
В другом месте такой вопрос вызвал бы у Пачина смех. Матросы на корабле тоже дружно заржали бы. Но все дело в том, кто и когда задает вопросы… Собеседник Пачина, видимо, плохо знал, что значит гальюн, и совсем не чувствовал нелепости вопроса. Пачин доложил, что ходит туда каждый день. Затем его спросили, знает ли он о подводной лодке № 9 под названием «Рабочий».
Курсант сказал, что ничего не знает, хотя на самом деле слышал о ее гибели. О причине Пачину рассказывали шепотом и по-разному: кто говорил, что «Рабочий» столкнулся с немецким транспортом «Грация», возившим в Германию русскую пшеницу, а кто утверждал, что девятку взорвали немецкие же лазутчики.
Вопросы к матросу один за другим звучали в кабинете Татаринова, а самого начальника не было. Поют ли на «якоре» или в кубриках песню «Раскинулось море широко»? Разрешал ли командующий Орлов петь эту песню матросам и пел ли ее сам? Пачин, если и знал бы, то не сказал. Но он не знал. Всего не упомнишь. А если бы и пел, то что из того? Пачин видел командующего всего однажды, на мостике вместе с Кузнецовым, который запрещал эту песню… Незнакомец продолжил допрос. Что говорят курсанты о лейтенанте Шмидте, имя которого носит набережная? Знает ли Пачин о подвиге Гедле, Умеровича и Геральда Альмана, погибших
