перед отъездом в Мухолатку проходила один на один. Сталин сосал потухшую трубку и прищуренным глазом смотрел на Клима. Тот продолжал клеймить Орлова. Сталин молчал. Он вдруг встал, прошелся позади своего большого стола и вновь опустился на ленинский стул.
— Это тот Орлов, который… Какой это Орлов?
— Был в политотделе у речников, — сказал Ворошилов.
— А теперь кто там? У речников?
— Не знаю. Кажется, Шумилов, бывший вологодский. Не помню.
— Так вот, пойди и вспомни, кто сейчас в политотделе речного флота, — спокойно сказал Сталин.
Ворошилов вспыхнул. Только он не сильно боялся Сталина, издавна говорил с ним на ты. Иногда был даже фамильярен, зная, что у Иосифа никого нет надежнее, кроме него.
— Сейчас узнать? Или завтра? — Ворошилов позволил себе даже примесь некоторого юмора.
Сталин ничего не ответил, он старательно растепливал трубку. Испортил генсек множество спичек и не глядел на Клима. Несколько ошарашенный друг готовился к новым странностям генерального. Наконец, табак загорелся. Сталин пыхнул, не затягиваясь, одним ртом. В кабинете приятно запахло. Ворошилов окончательно осмелел. Сталин спросил:
— Что ты там с моряком не поладил?
— Кавалерию в гражданской войне Орлов назвал хаджимуратством… Интеллигентская спесь…
Ворошилов хихикнул и с добавками от себя рассказал о споре с Орловым. Сталин щурился и внимательно слушал. Трубка снова погасла.
Когда у Ворошилова дошла речь до моторов, крейсеров и подводных лодок, Сталин встал и начал опять неспешно, чуть косолапо ходить около письменного стола. Он внятно, однако с характерным южным акцентом произнес:
— Ты дурак! Орлов говорит правильно, а ты ничего не понимаешь! Пещерный ты человек и мысли твои вполне пещерные!
Ворошилов надолго замолк. Сталин оказался злопамятным, «пещерная» тема снова всплыла в отношениях друзей. Клим вспомнил о нелегальном совещании в двадцать четвертом году в Кисловодске. Направленное против Сталина, оно проходило в гроте и при участии Ворошилова. Сталин давно забыл «пещерную» историю, как считал Климент Ефремович. Ан нет, он все еще помнит! Ворошилов расстегнул верхние пуговицы белоснежного френча. Сталин распалялся все больше, ходил и, дирижируя своей трубкой, внушал. На каждом самом обидном слове он делал сильное ударение и дирижировал трубкой.
— Что ты нанимаешь в предстоящей войне? Ты ничего не нанимаешь! Таварищ Орлов нанимает больше!
«А ты?» — про себя подумал нарком.
— Ты ничего не нанимаешь! Вы оба с Калининым не нанимаете ничего! Кому нужны ваши постановления о кроликах? Ты как сел на лошадь, так и сидишь десять лет! Но учти, в предстоящей войне на жеребцах далеко не ускачешь! Не помогут ни твои усы, ни буденновские…
«Сталинские, что ли, помогут?» — подумал Ворошилов во время короткой паузы. Ему было обидно едва ли не до слез. От Сталина, лучшего друга, он не мог выносить обидных слов, но приходилось терпеть и выслушивать оскорбления. Больше того, сталинские слова и фразы тотчас становились его, ворошиловскими словами и фразами.
Впрочем, Сталин расстался с Климом по-дружески, и это снова взбодрило наркома.
Получив нагоняй, Ворошилов ушел из сталинского кабинета словно бы из бани, облегченный и розовый.
В ближайшие дни Сталин уезжал в свою сочинскую Мухолатку. Перед отъездом он решил посмотреть, что сделано в Кунцеве на его новой даче. Вопреки жене, он не любил дом на даче в Зубалове. Там было слишком шумно, по его мнению. Особенно раздражало ждановское соседство, перегруженное, как он считал, «бабьим персоналом». Оно-то и раздражало Сталина, несмотря на хорошие, почти дружеские отношения с Андреем Александровичем.
XII
Бумаг на столе наркома Ворошилова было не так густо, как у всесоюзного старосты Михаила Ивановича. При том ворошиловские бумаги отличались лапидарностью. (Это слово Клим автоматически позаимствовал из лексики члена Политбюро Кагановича. Если б Ворошилов спросил Орлова, что оно означало, то комфлота объяснил бы, что по-латыни это значит «краткость надгробных надписей». Но Ворошилов не стал спрашивать. От этого выражения на него веяло чем-то военным. Нарком полюбил это слово.)
Ворошилов тоже получал письма буквально со всей страны. Письмо из Вологодской губернии было подписано завсельхозотделом Райисполкома каким-то Микулиным. Оно укрепило бодрое расположение духа. Писанное от руки, оно гласило:
«Народному военному комиссару
товарищу Ворошилову Клименту Ефремовичу.
Дорогой товарищ нарком Климент Ефремович!
Мы, крестьяне деревни Шибанихи, проявляем всенародное внимание к нашей любимой Красной Армии. Мы отвечаем ударным трудом на подлые угрозы врагов и всяких Горгулиных. Колхозники всего нашего района и особо д. Шибанихи Ольховского с/с с названием „1-я пятилетка“ решили вручить вам, товарищ Ворошилов, чистокровный подарок, молодого жеребца по кличке Уркаган. Порода „Брабансон- Арден“, чалый, возраст три года, подкован, уже объезженный. Просим принять жеребца и выслать своего представителя для вручения нашего подарка в честь 15 годовщины великого Октября. К сему Микулин Ник. Ник. завсельхозотделом, Куземкин предколхоза „1-я пятилетка“»
«Что за кличка, — подумал нарком. — Она у жеребца какая-то грубая. Тюремная, что ли? А может, это был какой-нибудь древний герой или вождь? Надо спросить Ягоду…»
Ворошилов, не мешкая, набрал зама Менжинского:
— Григорий Генрихович, у меня к вам вопрос, ты спец по этим делам. Что значит Уркаган?
— Уркаган? Нет, не слышал. Не знаю. Позвони Когану на Белбалтлаг, тот скажет. Извини, тороплюсь. — И Ягода положил трубку.
«Знает, — подумал Ворошилов. — Знает, но объяснить не хочет. Что-то случилось… Ах черт, я же спутал ему имя-отчество. Он же Генрих Григорьевич, а не Григорий Генрихович…»
Ворошилов поставил положительную резолюцию на приятном письме. Встал, расправил под ремнем широкую длинную гимнастерку. Сегодня он все же снял белый китель. Гремя креслом, он бодро вызвал помощника:
— Во-первых, узнай, где сейчас находится товарищ Сталин, на юге уже или еще в Зубалове.
— Слушаюсь!
— Во-вторых, созвонись с Буденным, прими меры по этому заявлению, — Ворошилов сел. — Конечно, «Брабансон» это не ахти что. Не текинец, но все-таки. А кличку надо сменить!
Нарком подал помощнику письмо из Вологодской губернии, и тот ушел.
Воспоминание о стычке с генсеком по поводу Орлова больно кольнуло, но Климент Ефремович тут же припомнил и сталинское рукопожатие при уходе. Успокоился… Не потерял ли он бдительность? Вон Семен Буденный ложится спать, а наган на всякий случай каждый раз рядом кладет. Кончится ли на этом сталинское недовольство? Нет, надо идти к Вячеславу… Надо ускорить финансирование военных заводов… Орлов прав.
Ворошилов по-домашнему добродушно спросил сам себя:
— А когда там у нас очередное политбюро? — Он вырвал листок шестидневки. — Так, так…
