казармы“? Если бы этот приказ не был отдан, из „Французской Революции“ ничего бы не вышло, кроме одного из тех кризисов, какие уже не раз переживала монархия.
Нам говорят, что этот приказ, хотя и не написанный рукою короля, но подписанный им, хранится в музее Карнавале. Вот его подлинный текст: „Король приказывает швейцарцам положить оружие и возвратиться в свои казармы“. Подпись: „Людовик“.
Тем не менее, все еще остается сомнение, чтобы Людовик XVI, несмотря на свою всем известную бесхарактерность, действительно, в разгар борьбы отдал приказ, несомненно погубивший его и приведший в изумление швейцарския войска, которыя не хотели верить, что этот приказ исходит от короля. Депутат Шудиё, впоследствии член Конвента, вотировавший смерть Короля, торжественно заявил в своих мемуарах, недавно опубликованных, что, находясь все время вблизи короля, он уверен, что король не передавал такого приказа, что никто за это время даже не приближался к нему, что он не был расположен сдаваться, а, наоборот, со шпагою в руке сам готов был принять участие в борьбе.
Приказ же, подписанный королем, на который ссылаются, был дан, лишь по окончании борьбы, остаткам уцелевших швейцарцев. Но кто же в таком случае совершил подлог? Кто отдал, именем короля, — в самый разгар борьбы, приказ, погубивший монархию?
На этот вопрос может быть только один ответ: Савалет де Ланж не был единственным предателем среди лиц, окружавших короля и королеву; между ним были и Неккер — министр финансов, и его жена, и многие другие.
Условия, при которых был произнесен смертный приговор над Людовиком XVI, представляются не менее загадочными; но здесь существование подлога и подтасовки уже вполне очевидно.
Согласно некоторым свидетельствам,[8] смерть Людовика XVI была решена еще в 1782 и 1785 годах, на всемирном конгрессе масонов, созванном Вейсгауптом в Вильгельмсбаде, и на собрании масонов же, бывшем во Франкфурте-на-Майне.
Важныя решения были приняты в этих собраниях, а некоторыя из участвовавших в них были так поражены тем, что там происходило, что навсегда покинули Ложи. Некоторыя же члены Лож, на скромность которых не разсчитывали, были умерщвлены какою-то таинственною рукою. Граф де Вириё, после участия еще на конгрессе 1781 г. в качестве делегата от французских масонов, решается покинуть масонство и говорит барону де Жилье: „Я не могу открыть вам того, что там произошло; скажу только, что это серьезнее, чем вы думаете. Заговор, который составляется, так хорошо обдуман, что Монархии и Церкви нет спасения[9]“.
Во всяком случае, согласно новейшим серьезным исследованиям, посвященным этому вопросу, но доныне, увы, слишком мало распространенным, можно, вопреки тому, чему нас всегда учили, с уверенностью сказать, что Конвент, в своем законном составе, никогда не приговаривал к смерти Людовика XVI.
Король французский, в действительности, был приговорен к смерти во Франкфурте-на-Майне.
В статье, напечатанной в „Revue de la Revolution“, и, к сожалению, очень мало известной, Густав Борд, двадцать лет работавший над историею Революции, доказывает, что смертный приговор над Людовиком XVI был вотирован, помимо желания Конвента, только потому, что среди голосовавших четырнадцать голосов были подставные, принимавшие, однако, участие в голосовании, — иными словами, благодаря грубому обману и подтасовке; и при всем этом смерть короля была решена большинством только одного голоса.
Историк G. Lenbtre приводит по этому поводу следующее письменное показание члена „Инсуррекционной Коммуны“ Горэ: „По чьему распоряжению были приняты все эти предосторожности (касающиеся голосования), мне неизвестно. В совете об этом никогда не было речи, и я всегда думал, что какая-то тайная и могущественная партия действовала в этом случае без ведома мэра, который на этом же совете, однако, председательствовал“. Такими средствами достигнута совершенная 21-го января 1793 г., под охраною невиданного до того дня стечения войск, казнь короля — в городе, где из восьмидесяти тысяч постоянных жителей не нашлось бы и двух тысяч, желавших смерти монарха, но где зато были люди, более тридцати лет совершавшие в Ложах символическую казнь над манекеном Филиппа Красивого.
Своекорыстными шпионами, пособниками и „содержателями“ масонства, — в период Революции, — являлись тьмы „избранного народа“»
Далее Сталин начал читать со все более усиливавшимся любопытством. Шмаков увлек его окончательно:
«Если из презренного состояния, где они находились, евреев нельзя было сразу выдвинуть в первые ряды жрецов гильотины, то сами сыны Иуды отнюдь не зевали. Подрывая государственный кредит Франции, „блистательно“ играя на бирже и наживаясь от подрядов всякаго рода — грабежом „большой скорости“, они постепенно перешли в роль факторов и кредиторов государств. — Затем уже, — шаг за шагом, они подготовили нынешнюю революцию в России, где, без всякаго сомнения, явились запевалами и даже коноводами, впрочем, — до первой встречи с несколькими казаками…
Разница этим не исчерпывается. Революция во Франции шла во имя любви к родине и под знаменем отечества. Еврейская же революция стремилась, прежде всего, опозорить нашу родину, объявила себя вне отечества и топтала цвета нашего флага в грязь или разрывала его в клочья. „Знаменем“ же для своих будущих рабов эта кагальная „музыка“ избрала красный флаг, как эмблему тех потоков крови, которыми залила нашу истерзанную страну, дабы на ея развалинах создать исключительно свое, — еврейское благополучие. „Сознательный же пролетариат“, не в пример прочим, получил от благодарного еврейства и особое отличие».
Все это было в высшей степени интересно… Сталин разволновался, встал и второй раз позвонил Поскребышеву: «Не трогай меня ни сегодня, ни завтра… Позвонишь днем послезавтра». Поскребышев повторил приказание и сказал:
— Все сделаю так, как сказано, Иосиф Виссарионович…
Сталину не всегда нравилось, когда его называли по имени и отчеству. Помощник, видимо, забыл, что к генеральному всегда обращаются как к «товарищу Сталину». Сейчас было не до внушений помощнику.
Погасив раздражение, Сталин не стал наставлять Поскребышева, попрощался и спросил, как прошло заседание Политбюро.
— Нормально, товарищ Сталин. Я связался с Вячеславом Михайловичем. Он говорит, что обсудили все намеченные вопросы.
Сталин положил трубку и снова взялся за Шмакова:
«… Постепенно народы изверяются и в парламентаризме, потому что в глубину масс стал проникать взгляд на конституцию, представляющую нечто среднее между монархиею и республикою, как на сугубую ложь. Действительно, не может быть ничего противнее власти большинства».
Сталин взял карандаш и подчеркнул предложение о «власти большинства». Начал читать далее:
«Образуясь из незначительного числа сильных, передовых бойцов, а то и просто — из мучимых завистью политиканов, такое большинство может быть сплоченным или случайным. В первом случае, — оно преследует своекорыстные цели, нередко — деспотически и злоупотребляя властью; — во втором, — оно низводит государство до состояния штормующего корабля — с потерянным рулем и деморализованным экипажем. Коноводы приспособляются к обстоятельствам, а слабые поглощаются ими; вся же прочая челядь идет вслед, обыкновенно не зная, — чего она хочет и куда ее ведут».
… Он ощутил желание подчеркивать едва ли не все подряд. Желая вызвать недоверие к автору, прервал чтение и критически взглянул на обложку. Долго искал выходные данные книги.
«… Дисциплинируя и дрессируя своих членов на один лад, масонство тем самым вновь приобретает
