— Да какое брюхо, ежели Виталька-то давно ножками бегает. И вдоль лавки, и до порога.
— Пусть он бегает хоть до Ольховицы! — сердился Фокич. — А ты скажи про новое брюхо.
Самовариха притворилась, что про новое Палашкино брюхо слыхом не слыхивала, а вот девка, которая растет, дак та по обличью вся в Микуленка.
— Сколько же у нее всех? Двое, что ли? — не понимал Фокич.
— Пошто двое-то! Одна у ее дочерь. И ревит мало. Добра, добра девушка.
— А говоришь, Виталька. Ну ладно. Видала ты Микулина, когда свадьбу справляли?
— Да как не видала!
— А еще кого видала? Которых именно?
— Да всех!
— Ну, это… кто Пелагию под ручку водил?
Самовариха сказала Фокичу, что не знает, кто Палашку под ручку водил, а кто плясал на кругу, видела.
— Господь знает, с кем незамужняя девка по улице ходит. Спроси у ее сам. Я ведь не Палашкина матерь. Пословица есть: свой чопотан, кому хочу, тому и дам.
— Подпишись вот тут! Ты грамотная?
— Нет, батюшко, я не ученая. Не сподобил Господь.
— Ну, хоть крестик поставь!
Самовариха крестик поставила. Фокич подсунул было и вторую бумагу насчет вступления в колхоз.
— Одна ты осталась единоличница во всем районе!
Баба так взъерепенилась, такой подняла крик, что Фокич заткнул пальцами уши. Замахал рукой, вскочил и откинул с дверей крюк:
— Иди, иди! Все! Скажи, чтобы заходила Антонина… Как ее, Пачина, что ли?
Самовариха ушла из конторы с руганью.
Тоня переступила конторский порог. Она утром еще получила повестку, принесенную от Фокича Мишей Лыткиным. Уполномоченный зачитал бумагу, на которой стояла «подпись» Самоварихи, и потребовал подписать второй экземпляр.
Тоня вспыхнула на обе щеки и не взяла карандаш:
— Не знаю я ничего, и от людей не слыхивала! Вызывайте хоть в суд, хоть в милицию. Палагия Евграфовна сама не за морем, сама скажет.
Тоня ушла, когда в контору явился председатель с узлом овса:
— Вот! Сходил в амбар, навешал двадцать фунтов, ровно полпуда. Безмен врать не будет. Накладную-то подпиши, Каллистрат Фокич. Да и гони жеребенка. Только не дать ли тебе Куземкина в ординарцы? Хоть бы проводил он тебя до Ольховицы. А то и до золезной дороги… В упряжке-то жеребец спокойнее. И хомут на него есть, и дуга…
— Седло надо, а не хомут!
— Седла у меня нет, седло имеется только в Ольховице. У кого в точности, этого я не знаю. Вроде у Веричева.
Фокич как бы невзначай спросил:
— Товарищ Миронов, у тебя дочка-то как? Палагией звать? Она чего, с брюхом?
— Ключ-то, прости Господи, сильнее замка, — сказал Евграф. — Стерва, не девка. Найти бы этого подлюгу, который сблудил! Голову бы ему оторвать.
Фокич не отступал:
— А правда ли, что она на предрика в суд подала? — Правда… — вздохнул Евграф. — А что, Каллистрат Фокич, неужто я обязан двух робенков кормить? Много ли трудодней девка заробит? Пускай кто блудит, тот и кормит.
— Смотри, как бы хуже не вышло! — грозно произнес Фокич.
— Хуже-то, Каллистрат Фокич, уж некуды. Пускай суд и рассудит…
— Второе дело по единоличнице!
— Самовариха-то? Эту я все равно как-нибудь уговорю. Уломаю. Поступит она в колхоз, ей деваться- то некуды…
С узлом овса пошли к дому Кинди Судейкина. Фокич видел, что ничего ему больше не добиться, не получить никаких бумаг. Пусть Скачков ругается, как хочет. Ничего не оставалось делать, кроме как получить ворошиловского жеребца и уехать. С помощником еще лучше.
Бригадир Куземкин, намеченный в ординарцы, уже крутился около избы Кинди Судейкина:
— Каллистрат Фокич, двоих-то Уркаган увезет? Надо тебя проводить хоть до Ольховицы! Дело такое…
— Этот и троих увезет, подсаживайся, — разрешил Фокич. Уполномоченный за руку распрощался с Евграфом. Киндя уже выводил жеребца из ворот. Судейкин кормил Уркагана соленой горбушкой и держал коня, пока Евграф подсаживал на хребет двух ездоков. Узел с овсом разделили в мешке на две равные части, перекинули с боку на бок и приторочили к ундеровской о двух копылках седелке. За седелку можно было и держаться переднему. Митька Куземкин, чтобы не свалиться, ухватился за Фокича. Фокич крепко схватил поводья. Уркаган заплясал, колесом выгибая шею.
— Ну, ни пуха вам ни пера! Счастливо! — сказал Киндя. — Авось, Ворошилов хоть на поллитру пошлет…
Евграф промолвил:
— Дорога дальняя, придется тебе, товарищ Смирнов, с ночлегом.
— Там видно будет, — крикнул уполномоченный и ослабил поводья. Смачно и звучно екая селезенкой, Уркаган зарысил в сторону Ольховицы.
Отвод открыли им подвернувшиеся ребятишки.
Народ скопился около дома. Судейкин сказал невесело:
— Я так думаю, Евграф Анфимович, Москва нашему Уркагану будет не ко двору. Продадут беднягу товарищу Гитлеру. Либо еще кому. Вон хлебушко, говорят, уж почали баржами возить.
— Им там виднее, чего продавать.
— Так-то оно так. Да как бы не продали и Шибаниху совместно с Москвой. Пропьют ведь рано или поздно. Ладно, что нас с тобой товды уж не будет…
— Поменьше бы ты, Акиндин Ливодорович, барахвостил. Ей-богу, лучше было бы! — рассердился Евграф.
Народ расходился в разные стороны. Говорили больше не о жеребце, а о пропавшей зыринской телушке.
Киндя затосковал и обошел пустую высокую свою конюшню. Потрогал осиротевшие скребницы, повесил на деревянный гвоздь толстый аркан. Затем снял его, вынес на улицу:
— Аркан-то, Евграф, волоки в омбар, оприходуй! Пригодится плотникам бревна таскать. Мне он тут ни к чему. Что-то меня ломает, наверно, к погоде… А ты, Володя, чего дома? Ружье принес, дак иди в лес. Не привязал к пеньку медведка-то?
Расстроенный Зырин провожал Уркагана в Красную Армию вместе со всеми. Он ничего не ответил Судейкину. Животину ходили искать чуть ли не всей деревней, не нашли. Мать бродила на совет к Тане- вещунье, та наговорила всякой всячины. А что толку от колдунов, если зверь завелся в лесу? Телушку жалела больше мать Опрося, чем сам счетовод. Третьего дня в маленькой поскотинке они с бригадиром Куземкиным наткнулись на истерзанную телушку. Медведь пытался, видимо, забросать несъеденные остатки мхом и землей. Митька предложил сделать на сосне лабаз, чтобы ночью подкараулить зверя. Сегодня есть у Володи и ружье, и патроны с пулями. Лабаз устроен. Зырин договаривался с Куземкиным идти в ночь караулить, но Митя уехал провожать Фокича, и Зырин раздумывал, идти на охоту одному или не стоит. Судейкин подшучивал над счетоводом:
— Конешно, ежели медвидь не привязан, товды нечего и в лес по ночам ходить. Пустое дело! Евграф Анфимович, ты дал бы им ужище-то?
— Иди да и карауль сам! — огрызнулся Зырин.
— У меня и ружья нет, — кротко сказал Киндя. — И пинжака с медалями. А кабы вы с Митькой
