репродукцией Моны Лизы. В тусклом освещении уборной и непривычном для себя сантехническом антураже она усмехалась не столько таинственно, сколько злобно.
— Ф-фффф, — сказала Машка.
Плакат она аккуратно отклеила, свернула в трубу и положила на умывальник в предбаннике. Выходя из туалета, Машка заметила, что к трубе кто-то уже приделал ноги.
День прошел как обычно, а следующим утром Машка снова встретилась в туалете с Джокондой и снова с перепугу выскочила вон. Трусливо потоптавшись за дверью, она все-таки вернулась в туалет, чтобы отклеить эту тварь со стены и выкинуть ее к чертовой матери. Мона Лиза отнюдь не стала выглядеть добрее с их первой встречи: казалось, ее ухмылка вот-вот обнажит неестественно длинные верхние клыки. Стараясь не пересекаться с визави взглядом, Машка отлепила от кафеля синюю изоленту, и Мона Лиза, скрутившись в рулон, рухнула ей на руки. Навязчивый шедевр Машка распрямила, сложила вчетверо и запихала в мусорку, придавив ногой.
После завтрака у буфетчицы есть короткий тайм-брэйк. Машка обычно использовала его на перекур и переодевание. Так и в тот раз. Она неслась в каюту, на бегу развязывая свой официантский фартук. Пробегая уже нижней палубой, она услышала щелчок принудиловки. Текст же объявления остался за кадром: сломанный мотористами динамик трансляции в нашем отсеке выдал что-то совершенно невнятное, что требовалось уточнить. Могло быть важное. Поэтому Машка, не заходя к себе, стукнула в соседскую дверь и ввалилась в каюту уборщицы Ленки Худой.
На ледоколе было три Ленки — Шорина-пекариха, уборщица Горленко — и ее коллега, уборщица Князева, которую по понятной без расшифровки причине все звали Худая. Еще она была самая тихая, общалась мало с кем, а ко мне и к Машке относилась хорошо, хотя никогда не принимала участия в наших посиделках, да и в бадмик тоже не играла.
Худая сидела за столом и что-то рисовала при свете настольной лампы. Заглушки иллюминаторов в ее каюте были задраены.
— Ленк, привет, че щас по трансляции сказали? — спросила Машка и осеклась: с переборки над Ленкиной кроватью пялилась вчерашняя туалетная знакомая. Причем пялилась четырьмя глазами, так как Моны Лизы было две штуки рядом, одна гладкая, другая помятая. Вдвоем они выглядели еще хуже, чем поодиночке.
— Лен, у тебя трансляция включена? — опять спросила Машка, кое-как оторвавшись от Джоконд.
Худая наконец перестала рисовать и как будто лишь теперь заметила, что в каюте кто-то есть.
— Что ты? — сказала она испуганно.
— Я говорю, трансляция работает? Чего объявляли?
— Объявляли? Не-а. Не работает.
Но как только Машка собралась убегать — времени до уборки капитанской и дедовской кают оставалось всего 25 минут — как в матюгальнике над диваном щелкнуло, голос начальника рации горлопанисто сообщил, что народу пришли радиограммы и назвал штук восемь фамилий.
— А ты говорила, трансляция не работает? — протянула совершенно обалдевшая Машка.
— Работает? Не знаю я, как она работает, то работает, то не работает, — сказала Ленка.
Машка убрала руку с дверной ручки и подошла к Ленке.
— Лен, это ты Джоконду в туалете повесила?
— Я. Да.
— Зачем? Страшно ведь...
— Красиво, правда? — сказала Ленка. Машка кивнула и взялась за край стола.
— Лен, а что ты делаешь? — осторожно спросила она.
— Я? Рисую, — сказал Ленка.
— Посмотреть дай?
— На.
На тетрадном листке, который Ленка с тихой гордостью протянула Машке, кудрявились ряды каляб- маляб. Непрерывные линии, пересекающие сами себя, располагались по вертикали в виде кривых спиралей. Рисунок вроде тех, что получается в результате многократного испытания шариковых паст в киосках Союзпечати.
— Здорово? — спросила Ленка.
Машке пришлось сильно постараться, чтобы ответить.
— Отпад, — просипела она. Потом помолчала, сглотнула и добавила: — Ты знаешь, Лорка наша тоже ведь в художке училась.
— Я знаю, знаю... Это она Джоконду нарисовала. Машка, больше не доверяя коленкам, присела на краешек кровати.
— Лена, а тебя никто не обидел? Случайно? — спросила Машка.
— Да, обидел.
— Кто?!
— Обидели.
— Кто?!
— Акулы.
— Зачем ты задраила иллюминаторы?
— Акулы же заглядывают, — Ленка даже как будто удивилась Машкиной тупости, — ты что, забыла?
— Помню, помню... А к тебе какие заглядывают?
— Всякие, — пожала плечом Ленка и уткнулась в свой листок с малябами.
— Лен, ты бы спать легла, а? Ты поспи, ладно? — пятясь, Машка нащупала дверь и выскочила вон. Ленка даже не обернулась.
К чифу Машка влетела без стука, но его на месте не оказалось. Каюта хозпома — заперта. Машка, всхлипывая и спотыкаясь, поднялась на капитанскую палубу, столкнулась с мастером, кинулась ему на грудь и разрыдалась в голос. Перепуганный капитан, который не разговаривал с Машкой после того случая, когда она уронила ему в тарелку пиявку, от растерянности погладил буфетчицу по голове. На звуки интриги, как вагонетка с кирпичами, уже скатывался с мостика чиф. Машку завели в капитанскую каюту, усадили на диван, принялись поить водой из-под крана и, приголубливая, добиваться подробностей. Машка перестала реветь быстро: вода из-под крана была противная, пить ее не хотелось. Оба, и старпом, и капитан, были уверены, что Машку кто-то без спросу обесчестил и дело пахнет уголовкой. Поэтому, когда она сообщила, что Ленка Князева сошла с ума, оба вздохнули с облегчением.
— Да вы не поняли, — размазывала сопли Машка, — она по-настоящему спятила... заболела...
Так или иначе, дело принимало серьезный оборот.
— Рассказывай, как она спятила?
— Калябы рисует сидит, фигню всякую говорит... люмики задраила.
— Ну и что? — синхронно выразили скепсис капитан и старпом.
— Джоконду в тубзике вешала... Два дня подряд... третий механик видел... я сама чуть не чокнулась... Говорит, что Джоконду Лорка-дневальная нарисовала.
Джоконда-то и произвела на обоих командиров самое большое впечатление. Может быть, это и есть сила искусства.
Худую док привел в порядок, потому что все равно ее до Магадана девать было некуда. Понятия не имею, что ей скармливал владелец скобообразной струбцины, но Ленка была всегда сонная, хотя на вид и по разговору совершенно нормальная. Мы обращались с ней как с яйцом Фаберже, а в Магадан за ней прилетела мать и увезла домой, в Краснодар. Кто-то из девок рассказывал, что Худая поступила на журфак; все может быть. В прошлом году, консультируя одного кубанского воротилу на предмет его избрания в Видные Политики, я лично заключала устный договор с директрисой местного ТВ-канала по нужному мне поводу. Имя и фамилия директрисы совпадали, только вот Худой ее вряд ли можно было назвать. Впрочем, она меня тоже не узнала.
А тогда — не знаю как Машка, — но я в туалет еще долго боялась ходить. Все мне казалось, что вот сижу я на унитазе, а сзади на стене — Джоконда откуда ни возьмись. В спину смотрит и уже руку
