задание ходить, а остальное Николай Дмитриевич организует.
Но после приезда техсостава удалось слетать всего один раз. Не успели хоть немного отдохнуть, как поступила команда немедленно перебазироваться на Кубань, в станицу Абинскую. В полку осталось три самолета, теперь уже и «безлошадный» Григорий Емельянов летел с Поповым в качестве пассажира.
Летчики взяли снова в гондолы шасси техников, благополучно пересекли Керченский пролив и сели в назначенной точке. Гораздо тяжелее пришлось остальному составу.
51-я Отдельная армия отошла к Керчи, но закрепиться на Керченском полуострове ей не удалось, и 16 ноября она вынуждена была эвакуироваться на Таманский полуостров. Отдельная Приморская армия отходила к Севастополю, беспримерная оборона которого началась 30 октября 1941 года.
Вместе с частями 51-й Отдельной армии под ожесточенным вражеским огнем переправились через Керченский пролив и все команды полка: капитан Сергей Фомин и секретарь комсомольской организации старшина Павловский со своими группами переплыли на пароме и высадились на косе Чушка, комиссар полка Немтинов, майор Березовский и капитан Стрих переправили возглавляемые ими команды на различных средствах и сошли на берег западнее Тамани. Только спустя несколько дней весь личный состав собрался на аэродроме Абинская, но отсюда боевой работы вести не пришлось. Поступил приказ: оставшиеся самолеты перегнать на аэродром Бесскорбная и сдать другой части, а личному составу выехать в глубокий тыл страны за пополнением и получением самолетов до штатного количества.
Встреча
В день погрузки полка на товарняк в Краснодаре погода на редкость была противной: сильный порывистый ветер швырял крупные хлопья мокрого снега, который тут же таял. Пронизывающая до костей холодная сырость, угроза очередного налета вражеских бомбардировщиков подгоняли личный состав с погрузкой, каждый выполнял свои обязанности, расписанные Березовским, предельно четко. С наступлением темноты все было готово, и поезд тронулся.
Где-то в полночь Маслов, а вслед за ним и Емельянов проснулись от нестерпимого холода. По стуку колес на стыках рельсов Тимофей определил, что поезд идет медленно.
– Если так будем ползти, в вагоне и Первое мая отпразднуем, – сонно ворчал он. – А холодина – окоченеть недолго.
Емельянов подошел к двери, подставил плечо, поднатужился, и она со скрипом и визгом немного отодвинулась. В узкий просвет ворвался холодный ветер и стеганул Григория по лицу колючим снегом. Он поспешно ее закрыл. На дворе настоящая зима, мела метель.
Чтобы не разбудить остальных, они тихо помешали в буржуйке[17] дотлевавший уголь и сверху насыпали свежего. Вскоре печка начала краснеть, по вагону расплылось приятное тепло. Снова все утихло, только колеса продолжали отстукивать свою однозвучную, бесконечную песню.
И утром длинный товарный поезд в пути сопровождала метель. Но в трех вагонах, которые занимал 103 -й, было тепло и весело. Подходило время завтрака, каждый доставал из вещмешка пачку концентрата гречневой каши, полученную по продаттестату, высыпал в стоявший на буржуйке котелок с кипятком – и через пять-семь минут завтрак был готов.
– И почему мы до войны не знали, что на свете есть такое замечательное блюдо? – удивляется Жорник, тщательно соскребая со дна котелка остатки подгоревшей каши.
На каком-то полустанке поезд сделал первую остановку.
Немтинов обошел «свои» вагоны. Военкомы эскадрилий Валерий Плотников и Иван Аладинский доложили, что все в порядке. Комиссар полка решил размять кости, соскочил на землю и бесцельно, просто так, направился к киоску, приютившемуся под станционным зданием. Возле него стояла небольшая группа людей. Еще издали он заметил мужчину в кожаном летном реглане. Чем ближе подходил к киоску, тем пристальнее всматривался в него. Уж очень знакомая эта слегка сутуловатая фигура. Немтинов зашагал теперь уже решительнее. Опершись на палку, человек стоял к Немтинову спиной, и комиссар увидел, что сзади его реглан весь изорван. «Батюшки, да неужели это он?» – подумал Алексей Николаевич, и его сердце заколотилось тревожно и радостно.
– Борисов! Толя! – крикнул Немтинов.
На зов человек в реглане повернулся, и они узнали друг друга. На бледном осунувшемся лице Борисова засветилась так знакомая всему полку открытая улыбка. Опираясь на палку, Анатолий заспешил к комиссару, и на глазах у всех незнакомых им людей два авиатора застыли в крепких объятиях.
– Откуда ты взялся, как сюда попал? – задавал бессвязные вопросы Алексей Николаевич.
– Бежал из госпиталя, товарищ батальонный комиссар. А теперь ищу первых попавшихся пилотяг и буду просить, чтобы взяли к себе. Неважно, на чем они летают – я готов на любой самолет.
Немтинов так внимательно слушал, что, казалось, он впервые видит этого человека. А потом спохватился:
– Да чего же мы стоим здесь столбами? Идем, Толя. Вон там вагоны нашего полка. Ты уже нашел, кого искал, – друзья твои здесь!
От радости бесстрашный летчик не мог удержать слез. Забыв о еще незаживших ранах, он так зашагал к поезду, что Немтинов едва поспевал за ним. В вагон расположения второй эскадрильи, куда они вошли, прибежали все. Какое было ликование! Ведь не осталось ни малейших надежд на его возвращение, и вот Анатолий здесь, в кругу своих товарищей! Со всех сторон Борисова засыпали вопросами.
– Да тише вы, черти! – не то в шутку, не то всерьез крикнул военком эскадрильи Иван Аладинский. – Хотя бы кто-нибудь спросил, ел ли человек сегодня.
– Если по-честному, то не только сегодня, а третий день во рту ничего не было. Аттестата-то у меня нет, я же госпитальный дезертир.
– Не падай духом, Толя, сейчас наверстаешь упущенное, – раздались в толпе голоса, и с разных сторон потянулись к Борисову руки с пачками гречневого концентрата, галетами, кусками сахара.
…Три товарных вагона в пути несколько раз прицепляли к другим составам, и только на седьмые сутки поезд, наконец, прибыл в место назначения. Разместились в обычных армейских казармах. Но сейчас они казались необычными, из иного мира, потому что в них был электрический свет, а мы за эти полгода совсем отвыкли от него.
Командование запасной авиабригады, в состав которой временно вошел полк, разрешило личному составу недельный отдых. Это тоже обрадовало: шутка ли, после того, что пришлось пережить, вдруг не бьют по тебе зенитки, не сыпят гитлеровцы бомб на аэродром, да еще целую неделю можно ничего не делать.
– Думалось ли, гадалось ли, что мы Новый год встретим так далеко от фронта, – удивлялся Сергей Попов.
Настроение у всех было приподнятое. Кто знал адреса своих семей, писали письма, а Плотников рискнул даже телеграмму послать жене.
– Чем черт не шутит, когда дети спят. А вот и дойдет, тогда Нина обязательно приедет к Новому году, – убеждал Валерий Попова. – Не все же ей похоронки получать обо мне. Пусть приедет и убедится, «что солдат еще живой».
Время летело так быстро, что незаметно подошли последние два дня 1941 года. До подъема было еще не меньше часа, а дневальный разбудил Плотникова.
– Товарищ младший политрук, вставайте, к вам жена приехала.
Валерия как ветром сдуло с кровати. Кажется, ни по одной тревоге он так быстро не одевался, как сейчас.
– А где же она? – опомнившись, спросил дневального.
– Стоит возле моей тумбочки! – отчеканил моторист.
Плотников вихрем помчался к выходу, и через какое-то мгновение Нина была в объятиях мужа, которого уже дважды оплакивала, получая с фронта известия о его гибели.
В тот же день однополчан молнией облетело радостное известие: в полк возвратились Андрей Буханов и Иван Малышенко. Представ перед командиром полка, они начали было докладывать по всей форме, но Павел Иванович махнул рукой: «Оставить доклад», и крепко, по фронтовому обнял Андрея и Малышенко. Первым в штаб прибежал, запыхавшись, Попов. Затем как из-под земли выросли Маслов и Емельянов, а через несколько минут комната была битком набита: каждому хотелось «из первоисточников» узнать о
