Не прошло и минуты, как из ворот кинофабрики вышли Григорий Ильич и двое других чекистов. За это время Скрябину ни за что не удалось бы далеко уйти вместе с беглецом – если бы тот и вправду решился бежать.
Когда Скрябин уже порядочно отдалился от кинофабрики, то решил, что надо бы ему определиться со своим особым даром: покинул он его полностью или только частично? Коля глянул на ветку липы, попавшейся ему на пути, и попробовал ее качнуть. Однако из-за взвинченности нервов явно перестарался: толстая ветка не закачалась – сломалась точно посередине, и отломленная ее часть, взмахивая ярко- зелеными листьями, полетела вниз.
Некоторое время Николай в раздумчивости взирал на неё, а потом понял: только что он разрешил загадку, которая мучила его без малого двенадцать лет.
Глава 6
Провидцы
1
При звуках голоса, донесшегося из темного угла, Анна вздрогнула – едва заметно, но это не укрылось от Григория Ильича.
– Так, – протянул он, – по всему выходит, что кое-кто из ваших сообщников остался на свободе. Может быть, вы, Анна Петровна, облегчите свою участь и назовете нам его имя? Он, между прочим, еще и пытался организовать побег одного из задержанных.
– Я понятия не имею, – с расстановкой произнесла арестантка, – кого вы подразумеваете, говоря о моих сообщниках.
– Ну вот, опять двадцать пять!.. – Григорий Ильич патетически взметнул руки. – Сообщников у вас не было, о планах Благина вы ничего не знали и письмо его впервые прочли здесь, в моем кабинете.
Сидевший в углу невидимка хмыкнул, оценив иронию Семенова.
– Письмо это, – с той же размеренностью проговорила Анна, – есть не что иное, как сфабрикованная кем-то фальшивка. Больше вам скажу: я почти уверена, что написать
Говоря это, она чуть наклонилась вперед – словно обращаясь к затененному невидимке. А Григорий Ильич встал со стула и прохаживался теперь по кабинету с зажженной папиросой в зубах. Он находился у Анны за спиной, когда она вдруг вскрикнула и схватилась рукой за обнаженную шею. В первый миг женщине показалось, что ее ужалила огромная, величиной с бабочку-махаона пчела; и лишь наткнувшись пальцами на папиросный картон, она поняла свою ошибку.
Григорий Ильич, впрочем, папиросу почти тотчас от ее шеи убрал – поскольку сменил диспозицию. Сжав свободной рукой затылок Анны, он поднес тлеющую папиросу к са?мой ее переносице. Казалось, он намеревается снабдить арестантку индийским кастовым знаком – только не нарисованным краской, а выжженным навечно между бровей.
– Надеюсь, – обратился он к Анне, – вы всё же сообщите мне и товарищу Стебелькову, когда именно и при каких обстоятельствах вы вступили в преступный сговор с Благиным Николаем Павловичем? И кто из вас двоих разработал план теракта? И каким таким
И тут случилось нечто, по-настоящему Григория Ильича поразившее. Никогда еще прежде в его карьере (куда более длительной, чем можно было бы предположить) не приключалось с ним таких казусов. Анна, несмотря на нестерпимую боль в обожженной шее, невзирая на папиросу, почти прижатую к ее коже, изловчилась и плюнула комиссару госбезопасности прямо в физиономию – точнее, в правый его глаз.
Семенов ударил ее наотмашь так, что женщина упала со стула на пол, а затем подскочил к ней и замахнулся обутой в сапог ногой – целя Анне в левый бок. Наверняка эта ночь завершилась бы для красавицы-кинооператора тем, что не одно и не два из ее ребер оказались бы сломанными. Но ровно за мгновение до того, как Григорий Ильич нанес удар, со своего места вскочил Стебельков – намеревавшийся, по-видимому, и сам принять участие в расправе. При этом движения его были столь неловки, что по пути он сбил со стола единственную лампу, запутавшись ногой в ее проводе.
Электрический прибор со звоном ударился об пол; лампочка, сыпля искрами, разлетелась на куски, и кабинет Семенова погрузился во мрак.
2
Комната в коммунальной квартире, где Скрябин проживал с момента своего приезда в Москву, была просторной – метров в тридцать, но, несмотря на это, в ней практически негде было шагу ступить: мебель как-то очень уж плотно заполняла ее. Зато, будто компенсируя недостаток пространства, помещение озарял столь яркий свет, что Колины соседи с осуждением именовали его
– Все говорят, как по-заученному: Благин был воздушным хулиганом, лихачом и анархистом, – сказал Миша; в ЦАГИ он представился корреспондентом студенческой газеты МГУ – кем являлся на самом деле и обладал соответствующим удостоверением. – Незадолго до
Был поздний вечер вторника, двадцатого мая, и друзья расположились за Колиным обеденным столом, на котором стояли чайные чашки, чайник, тарелка с бутербродами и розетки с вареньем. На коленях у Скрябина устроился белый персидский кот, огромный, носивший звучное имя Вальмон. Юноша то почесывал его за ушами и под подбородком, то, вызывая легкое потрескивание белой шерсти, проводил рукой вдоль кошачьей спины (где в самой середине прощупывался небольшой бугорок – рубец на месте давно зажившей раны). Котяра, сощурив желтые глаза, блаженно урчал.
Колина квартира находилась в доме на Моховой улице – поблизости от университета. Помимо Николая, в ней проживала лишь немолодая бездетная супружеская пара и старушка лет восьмидесяти –
Тот и прежде не оставлял Николая без попечения. Пока мальчик жил у бабушки в Ленинграде, отец ежемесячно высылал на его содержание немаленькую сумму денег и даже навещал сына время от времени – по крайней мере, раз в год. И лишь одна вещь Колю всерьез беспокоила: папа относился к нему с явной настороженностью и не мог скрыть этого.
Ещё бо?льшую опаску вызывала у совнаркомовского деятеля Колина бабушка Вероника Александровна. Но этому-то как раз удивляться не стоило: такой дамы кто угодно испугался бы.
Строго говоря, Коля приходился ей не внуком: внучатым племянником. Мать Николая – уехавшая неизвестно куда, когда мальчику едва исполнился год, – была дочерью не самой Вероники Александровны, а ее брата. Однако, уезжая, она строго-настрого наказала Колиному отцу оставить сына на попечение своей тетке, и тот беспрекословно это исполнил. Как подозревал Николай – исполнил если не с радостью, то, по крайней мере, с чувством облегчения.
– Они считали Благина анархистом – в смысле, последователем князя Кропоткина? – переспросил Коля иронически, но с некоторой рассеянностью, будто размышляя о чем-то другом.
Миша и вообразить себе не мог, какие мысли занимают его друга. Тот не сообщил ему ни о своем приключении на кинофабрике (только сказал, что кинодокументалистов всех арестовали), ни о фотографии красавицы-кинооператора, склеенной Колей из обрывков. Фотографию эту Скрябин поместил в резную, изумительной красоты, тибетскую шкатулку с секретом, которая досталась ему от бабушки. Со слов Вероники Александровны выходило, что именно эта шкатулка в IV веке нашей эры была сброшена с небес на голову правителю Тибета Лхатхотхори Ньянцэну – но не с целью убить праведного юношу (голова коего осталась невредимой), а для того, чтобы передать ему священные тексты и реликвии, в ней содержавшиеся.
Шутила она или говорила всерьез – бог знает. Когда дело касалось Вероники Александровны, ничего нельзя было утверждать наверняка.
Его бабушка – Коля знал это с самого детства, – была гадалкой и медиумом, хотя недоброжелатели за глаза именовали ее ведьмой. Если бы Колин отец проведал о том, какие люди приходили за советом к опекунше его сына, то удивился бы несказанно. Услуги Вероника Александровна оказывала не бесплатно, так что деньги, присылаемые Колиным отцом, целиком ложились на сберкнижку.
