Орден Сталина

– Никто не снимал у нас отпечатки пальцев, когда мы пришли на практику, – резонно заметил Скрябин, но даже у него сердце ёкнуло, и нехотя он добавил: – Но, конечно, их могли получить и негласно. За что мы только тут не хватались…

И, понурившись, они направились в «библиотеку». Друзьям оставалось только гадать, какое продолжение будет иметь для них эта история.

Однако реальность, как это обычно и бывает, все их предположения опровергла начисто: история с пленкой – поразительное дело! – никакого продолжения получать не желала. Прошел день, другой, третий – никто не вызывал Скрябин и Кедрова на допрос, не хватал их на улице, заламывая им руки и надевая наручники; никто – даже Дутлов, встречавшийся им после этого в коридоре, – вообще не заикался о происшествии в кинозале, словно его не было вовсе.

Случившемуся Николай видел только одно объяснение: пленку обнаружил сам Григорий Ильич Семенов. И, не заинтересованный в том, чтобы привлекать излишнее внимание к своей персоне, примеривался теперь: как бы ему исподтишка разобраться с двумя наглыми практикантами. Эту мысль – в сильно смягченном виде – Коля и высказал своему другу.

– И что ж нам делать теперь? – возопил Миша. – Ждать, пока он сбросит нам на головы по кирпичу?

– Нет, – сказал Коля, – сбросить самим. Да не пугайся: убивать его я не собираюсь. – В тот момент он говорил совершенно искренне. – Хочу лишь сделать так, чтобы он о нас и думать забыл. Чтобы у него нашлись заботы иного рода.

– И как ты намерен это сделать? Мы будем ходить по коридорам НКВД и всем рассказывать, что Григорий Ильич передал неизвестно что летчику Благину перед самой катастрофой?

– Нет, у меня другой план, – сказал Николай. – Вскоре должно состояться событие, которое я всенепременно желаю предотвратить. Помнишь, я говорил тебе об одном из приговоров по делу кинодокументалистов? Так вот, в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля его должны будут привести в исполнение.

Миша ужаснулся:

– Мы опоздали! Теперь уже не успеем собрать улики!..

Разговор этот происходил в четверг 10 июля, в шесть часов вечера.

– Не успеем, – согласился с ним Николай. – Даже и пытаться не будем.

Некоторое время Кедров молчал, пытаясь вникнуть в смысл сказанного, и лишь полминуты спустя до него, наконец, дошло.

– Ты собираешь пробраться в расстрельный подвал и помешать привести приговор в исполнение… – не спросил – констатировал Миша, а затем добавил без всякой иронии: – За такое точно – стенка. Даже твой отец тебя не спасет.

– Сокрушаться по этому поводу поздно, – сказал Скрябин. – Я уже почти всё подготовил.

У Миши пересохло во рту, и минуту-другую он не мог вымолвить ни слова. Но затем всё же заговорил – с горячностью:

– Ну, допустим, ты сумеешь войти туда. Изощришься как-нибудь. Но вот как ты собираешься оттуда выйти? Особенно если учесть, что выходить тебе придется не в одиночестве!..

– Ты не знаешь, университетский драмкружок летом работает? – ни к селу ни к городу спросил вдруг Скрябин.

– Кажется, да. – Миша бросил на друга короткий изумленный взгляд. – Я видел афишу: в сентябре на сцене МГУ будет премьера – «Любовь Яровая». Стало быть, сейчас должны идти репетиции.

– Это хорошо… – произнес Скрябин; на лице его возникло выражение, которому Колин друг смог найти только одно определение: вдохновенное.

– Что бы ты там ни задумал, – сказал Михаил, – не рассчитывай, что ты свой план будешь исполнять один. Хочешь ты этого или нет, а я отправлюсь вместе с тобой.

– Нет, – Скрябин покачал головой, – нужно, чтобы ты прикрыл меня, остался здесь. – Он повел рукой, указывая на помещение библиотеки, где они с Михаилом почти неотлучно проводили свое время. – В субботу я не приду на практику, однако должно создаться полное впечатление, что я здесь был.

– И как, по-твоему, я такое впечатление создам? – вопросил Миша.

– Ну, – Коля усмехнулся, – в НКВД найдутся для этого технические средства.

Однако в тот же день, после захода солнца, Николай Скрябин вместо «технических средств» занялся какой-то непонятной чертовщиной. Результатом его занятий стало то, что поздней ночью он выбрался из своего подъезда, держа под мышкой холщовый мешок с небольшим по размеру содержимым. Отойдя от дома на порядочное расстояние и отыскав в чужом дворе мусорный бак, Коля воровато огляделся по сторонам и забросил в него свою ношу. А потом, отряхнув ладони, торопливо зашагал прочь.

В мешке, который он выбросил, был белый персидский кот: на вид – спящий, на деле – без признаков жизни. Выглядел он почти точной копией Вальмона, с одною лишь разницей: пушистый хвост торчал у него из середины живота, наподобие необрезанной пуповины.

9

«Вот он – ад, – только и подумал Коля, не решаясь ни выключить фонарик, ни отвести взгляд от наползавших на него призраков. – Да и где ему быть – аду, как не здесь…»

Однако часть его сознания мгновенно оспорила такое умозаключение. Для того чтобы попасть в преисподнюю, нужно было как минимум умереть. Коля же точно знал, что он всё еще жив: пульсирующая головная боль, жжение и мелькание в глазах не давали ему забыть об этом.

Помнил он и о другом: ему следует находиться совсем не здесь. План его вот-вот мог рухнуть.

– Я должен отгородиться, – прошептал Николай, зажмурился и, пренебрегая завываниями призраков, принялся за работу.

Он мысленно двигался по кругу и возводил вокруг себя сияющую стену: нечто вроде широкой трубы, сужавшейся кверху. Даже с закрытыми глазами Скрябин видел, что каждый созданный (визуализированный) им участок стены наталкивается на скопище призраков, которые хоть и перемещаются назад – за полосу света, но делают это с крайней неохотой. Раза два или три Коля испытывал ощущение, что визуализации его не суждено будет завершиться: так сильно было противление фантомов. Но нет: он всё-таки достроил светящийся конус и завершил его остроконечной, как шляпа звездочета, вершиной.

Тотчас гул голосов вокруг Николая – не умолк, но очень основательно стих, как стихает шум улицы, когда мы захлопываем окно. Приоткрыв глаза, Скрябин сам в первый момент не поверил тому, что увидел: так причудлива и фантастична была эта картина. Его фонарь по-прежнему горел, но теперь его свет, во- первых, многократно усиливался, словно отражаясь от зеркала, а во-вторых, не распространялся дальше конического заслона, смыкавшегося у Коли над головой – заслона не менее реального, чем позаимствованный у мертвеца пиджак.

За пределами светового колпака мрак по-прежнему был заселен тысячами беспокойных обитателей, которые при иных обстоятельствах вызвали бы, несомненно, глубочайшее сострадание у Николая Скрябина. Но теперь ему было не до того, чтобы жалеть их. Чистая радость посетила его; Коля тотчас ее устыдился, но от этого она не прошла. Юноша понял, что для несчастных духов, энергетических останков тех, кто умер здесь или где-то поблизости, – он теперь недосягаем. И он двинулся вперед – почти побежал, огражденный сияющим куполом.

Колина визуализация, правда, имела небольшой – крохотный, можно сказать, – побочный эффект: световой конус распространял вокруг себя волнообразные, струящиеся воздушные потоки. Они были немногим сильнее обычных сквозняков, гулявших по лубянскому подвалу, но этих воздушных волн оказалось достаточно, чтобы горка пудры, оставленная Скрябиным возле секретной двери, начала осыпаться, как песчаная скульптура на пляже. А затем чуть более сильное колыхание воздуха разметало ее бесследно.

Глава 9