Орден Сталина

Почти тотчас галерея озарилась ослепительно ярким светом: кто-то из палачей нажал по очереди все выключатели в тире. И туда ступили участники «свадьбы».

Коля – хоть и находился на некотором отдалении – разглядел всех вошедших. И некоторое время он думал, что Анны среди них нет (Стебельков что-то напутал…), прежде чем понял: исхудавшая женщина с бледным лицом, со спутанными немытыми волосами, озиравшаяся по сторонам с какой-то механической настойчивостью, – это она.

Семенов вошел в тир последним, и при виде его Коля ничуть не удивился: неудача с распределительным щитком ясно указывала на то, что Григорий Ильич тоже будет здесь. «Какой же я дурак… – беззвучно прошептал юноша. – Почему я не узнал, будет ли этот здесь?» А между тем, если б он и стал узнавать – у Стебелькова, всё равно ничего не переменилось бы. Иван Тимофеевич и сам не ведал о том, что руководитель великого и ужасного проекта «Ярополк» изъявил желание лично участвовать в заурядной ликвидации врагов народа.

Между тем Семенов вытащил из планшетки, принесенной с собой, плотный лист бумаги и, не глядя в него, стал выговаривать привычные слова:

– Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Коля его почти не слышал – да и не слушал; он ждал. Его план, срочно им измененный, требовал одной лишь малости: удачного момента. И теперь Скрябину только и оставалось, что молиться; он стал произносить про себя: Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй…

Вначале он глядел на Анну, но зрелище это оказалось почти непереносимым, и Николай перевел взгляд на расстрельщиков, стоявших почти напротив него, но не замечавших нежданного гостя. Он был для них просто трупом в яме. Никаких гостей здесь просто не могло быть. Осознание непреложной предсказуемости происходящего читалось на лицах наркомвнудельцев. Коле подумалось вперебой с молитвой (Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в ны… ), что даже у зрителей самого захудалого в мире театра не бывает таких скучающих лиц.

Иное дело – другая сторона. Как только Григорий Ильич начал свою читку, странное оживление пробежало по изувеченным, лишенным человеческих черт лицам узников. Общее чувство: ожидание избавления…

(…и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.)

…выразилось на них. Скоро, скоро они будут свободны – будут мертвы! Ничего ужаснее этого Скрябин в своей жизни не видел.

Молитва Святому Духу, мысленно им прочитанная, завершилась, но ответ на неё был совсем не тот, которого ждал Николай. На него накатил гнев – столь страшный, что юноше захотелось одного: выскочить из расстрельного рва, выхватить пистолет у любого из этих сытых, беспечных убийц, и застрелить их столько, сколько успеет. И, если очень повезет, застрелить Григория Ильича. А там будь что будет.

Но – лицо Анны мелькнуло перед ним, и Коля удержался, одолел искушение. Только мышцы его от выплеска адреналина зашлись горячей дрожью. В какой-то момент ему показалось даже, что под ним – там, где не было ничего, кроме мертвых тел, – что-то (кто-то) шевелится. Но, разумеется, это не могло быть ничем иным, кроме как вибрацией его собственного тела.

5

Приговоренных построили в ряд, но ставить их к стенке всех вместе не стали. Процедура здесь соблюдалась неукоснительно.

Семенов звучным голосом зачитал фамилии приговоренных, и палачи должны были выводить узников в дальний конец тира в том же порядке, в каком негодяй их перечислил. Имя Анны Мельниковой стояло в списке предпоследним, и Николай успел чуть-чуть обрадоваться этому.

Тем временем первого приговоренного вытолкнули из шеренги вперед и подвели почти к самому краю траншеи, в которой прятался Скрябин. Без всякого принуждения узник опустился на колени, а один из расстрельщиков передернул затвор пистолета и, почти печатая шаг, приблизился к нему. «Хоть бы он зажмурился!..» – подумал Коля, но приговоренному не было в том нужды; глаза его – даже открытые – уже были мертвы.

Приставив дуло пистолета почти к самому затылку узника, палач нажал на курок, и Коля, не выдержав, зажмурился сам.

Когда он приоткрыл глаза, мужчина – уже мертвый – лежал на боку всё в той же коленопреклоненной позе. Пуля, вошедшая ему в затылок, вышла со стороны правого виска, и на правый же бок он упал, так что выходного отверстия юноша видеть не мог. Но и того, что он увидел, ему хватило. Он чуть было не зажал рот ладонью, чтобы сдержать – то ли крик, то ли рвоту.

И в этот самый момент вибрация, воспринятая Колей лишь как признак собственного лихорадочного возбуждения, приняла иной характер. Лежавшее под ним человеческое тело – якобы мертвое – зашевелилось, а затем тихо, но совершенно явственно застонало. Было просто чудом, что этого не услышали двое «шаферов», которые подтащили казненного узника к траншее и сбросили туда.

«Господи, кого-то недострелили… – подумал Коля. – Да как же такое могло быть?» Ответ на этот вопрос – как? – ему предстояло получить прямо сейчас.

Место первого приговоренного занял следующий, сменился также исполнитель: с пистолетом в руке к расстрельному рву приблизился человек, ступавший слегка враскачку, так, словно под ногами у него вместо пола находилась палуба корабля.

В это время некто, отогретый Колиным теплом, стал шевелиться более отчетливо. Николай, не поворачиваясь, скосил глаза, посмотрел на неубитого – и понял, что лучше б он этого не делал. Мнимым покойником был мужчина лет пятидесяти, облаченный в хороший костюм (в прошлом – хороший), с благородной сединой на висках. Точнее, на виске: с правой стороны голова его была покрыта засохшей кровью – свернувшейся, как это бывает у всякого живого человека. Ясно было, что пуля, выпущенная без должного старания, только чиркнула по его черепу. Когда-то, в прежней своей жизни, этот человек был доктором исторических наук и профессором МГУ – тем самым преподавателем, из-за ареста которого Скрябин раньше обычного вернулся домой в один из дней в конце мая.

Конечно, профессор не узнал теперь своего бывшего студента, зато немедленно понял, что рядом с ним находится тоже не мертвец. Промычав что-то, он подтолкнул Скрябина, явно пытаясь сбросить его с себя.

Между тем нетрезвый расстрельщик приставил дуло пистолета к затылку узника и нажал на спуск. И всё могло бы обойтись, если бы не стечение двух обстоятельств. Первое: приговоренный инстинктивно дернул головой, ощутив прикосновение металла. Второе: в сторону повело самого палача; он удержался на ногах, не упал, но и этого полупадения оказалось достаточно.

Николай в смятении прошептал, обращаясь к профессору: «Я вернусь за вами, спасу вас, обещаю. Но сейчас, ради бога, тише!..» Однако тот не услышал его, поскольку тир НКВД вдруг наполнился звуками, полностью заглушившими Колины слова.

Пуля пьяного чекиста, вместо того чтобы разрушить мозг несчастного узника, вошла в его голову чуть ниже уха, пробила ему насквозь верхнюю челюсть и вышла с противоположной стороны – вместе с фонтаном крови и осколками зубов. Скрябин подумал, что того крика, который издал приговоренный, он не забудет и через сто лет. По-настоящему закричать с развороченной челюстью бедняга не мог, и он испустил вой – столь тяжкий, надрывный и бесконечный, что даже у лубянских палачей перекосились рожи.

Трое других расстрельщиков кинулись исправлять ситуацию, но сделать это оказалось не так-то просто: узник не стоял более на коленях – он катался по полу, извиваясь, как наполовину перерубленный лопатой дождевой червь, и разбрасывая кровавые брызги. Раздались несколько выстрелов подряд, но все они прошли мимо.

От созерцания всего этого Коля почти позабыл про неубитого историка, и тот, упираясь в него ногами, стал вылезать из ямы. Юноша сделал последнюю попытку удержать его, схватил за штанину пошитых на заказ брюк, произнес почти в полный голос: «Стойте, куда вы…» А затем вдруг отпустил его брючину, потому как понял: вот он – страшный ответ на его молитву.

6

Когда Анну только выводили из камеры, она уже знала, что Стебельков ее обманул. И если б молодую женщину расстреляли сразу, в коридоре внутренней тюрьмы, то это был бы coup de