Орден Сталина

Анну и надеясь, что в своего товарища нарковнуделец всё же палить не станет. Только надежда эта оказалась напрасной: расстрельщик продолжать давить на курок. И все семь пуль, остававшихся в его обойме, попали в бесчувственное тело его коллеги-палача.

Впрочем, надо оговориться: случилось так не потому, что стрелявший был пьян или слеп или ему было всё равно, в кого стрелять. Дело заключалось в другом. Ледяной пар – густой и липкий, как сапожный клей, – облепил вдруг лицо стрелка и потек ему в глаза, в рот, в нос, отнимая возможность не то, что видеть или сказать что-нибудь – даже дышать. Было просто чудом, что в таких условиях расстрельщику вообще удалось нажимать на спусковой крючок. Но тут уж, видно, сработали его профессиональные рефлексы.

Григорий Ильич ничего этого не заметил, поскольку стрелок находился чуть позади него. И только обматерил мысленно никчемного мазилу, а заодно дал себе слово погнать его из органов при первой возможности, равно как и того, другого, пьяного – при условии, что тот выживет. Однако теперь комиссара госбезопасности занимала вторая часть его программы, реализация которой должна была компенсировать все предыдущие оплошности.

Колин злой гений поднял вверх левую руку и принялся чертить в воздухе замысловатые знаки, что-то вполголоса бормоча.

Николай был почти уверен, что как минимум одна из пуль, попавших в палача, непременно пройдет навылет и угодит в него самого; но везение (или судьба) были в то утро на его стороне: все пули остались в теле мертвецки пьяного чекиста. Так и не придя в сознание, тот обвис на Колиных руках несусветной тяжестью; жизнь покинула его.

Скрябин успел мимолетно глянуть на упавшую женщину (и убедиться, что серьезных ранений она не получила), а затем всё его внимание и все его мысли обратились к тому, что делал Григорий Ильич. Юноша понял, что именно затевает чекист.

Почему комиссар госбезопасности избрал именно такое решение: оттого ли, что он не понимал до конца его последствий (Коля в этом сомневался), или из-за того, что не знал наверняка, жив или мертв проштрафившийся пьяный палач? Кто знает… Вероятнее всего, Семенов просто не счел нужным что-либо менять в своей программе, полагая, что приоритетной целью является уничтожение трупа (кадавра) – сообщника Анны, а всё остальное можно будет скорректировать позже.

Слова, которые произносил Семенов, Коля разбирал без труда. Вероника Александровна много сил потратила на обучение внука иностранным языкам, и он хорошо знал английский, немецкий и латынь, чуть похуже – французский, и немного – греческий. Григорий Ильич говорил теперь по-немецки, и Скрябин понял, что это за текст.

Коле припомнилась старинная немецкая книга, пергаментная, рукописная, с иллюстрациями, поражающими своим натурализмом. Название ее было наивным и двусмысленным одновременно – Die magischen Korper. Поразительный манускрипт содержал в себе не только указания по возвращению мертвецов к мнимой жизни, но и – что было не менее важно – по водворению кадавров в прежнее состояние: к обычной смерти.

Для этой цели использовалось определенное заклятье: des Umlaufes (обращения? кругооборота?) – Коля не знал, как правильнее будет это перевести. Он никогда не видел, как это заклятье действует, но знал, каким должен быть результат совершаемого магического ритуала. И потому не стал опускать на пол тело застреленного палача – продолжал держать его, не спуская глаз с комиссара госбезопасности.

Анна, хоть и лежала на полу, ясно видела, чем занялся Григорий Ильич, и ей хотелось крикнуть Николаю: бежим! Момент для этого был самый подходящий. Комиссар госбезопасности не мог прервать ритуал и гнаться за узниками – если имел хоть маломальское понятие о том, к чему приведет незавершенный обряд. Не мог их преследовать и второй стрелок – тот, который всадил семь пуль в своего товарища. Призрак продолжал липнуть к его голове, и палач НКВД более всего напоминал сейчас удавленника, хоть глаза его не вылезали из орбит, а язык не вываливался изо рта. Да и нечему было вываливаться: призрак плотно оклеил его лицо. Ни малейшей жалости к расстрельщику Анна не испытывала и только удивлялась, как тот еще держится на ногах, не падает.

Словом, надо было пускаться в бегство. Но Аннин спаситель – странный человек по имени Николай – как видно, и не помышлял о том, чтобы бежать прямо сейчас; у него явно имелись иные планы. И, поразмыслив немного, женщина решила, что были эти планы не столь уж и безрассудными.

Расстояние между Скрябиным и Григорием Ильичом составляло, пожалуй, не более пяти метров; Коле только и оставалось, что уповать на качество театрального грима и на свой экстравагантный костюм. Пока не похоже было, что комиссар госбезопасности его узнал. По крайней мере он продолжал исполнять элементы чернокнижного обряда. Наблюдая за Семеновым, Коля почти позабыл о мертвеце, которого продолжал поддерживать, просунув руки ему под мышки. И оттого чуть было не оплошал.

Юноша понял, что именно сейчас произойдет, только тогда, когда его пальцы сдавило внезапной болью, словно по ним ударили захлопнувшиеся двери трамвая. Он выдернул кисти рук так резко, что на заскорузлых подмышках чекистской гимнастерки остались не только пятна грима, но и кожа, содранная с костяшек Колиных пальцев. Однако ущерб этот можно было считать пустячным. Николай мог бы лишиться пальцев вовсе. Бездыханное тело палача вытянулось в струну от пробившей его судороги, а все мышцы трупа в одно мгновение каменно отвердели.

Анна, глядевшая на процесс с полу, схватила Николая за ногу и прошептала, почти не разжимая губ:

– Держите его, иначе этот всё поймет раньше времени!

Коля снова подхватил злополучный труп – теперь уже держа его за плечи. Откуда рыжеволосая ведьма узнала, что должно произойти дальше – об этом Скрябину думать не захотелось: и без того хватало забот. Труп палача в его руках начал дергаться, извиваться и мотаться из стороны в сторону, как будто его трепал невидимый гигантский бульдог.

Григорий Ильич тем временем перешел к завершающим словам недлинного заклинания и чуть возвысил голос, так что под сводами подвала явственно разнеслось:

– Im Namen funf Konige…[3]

Подошвы Колиных сапог заскребли по полу: сверхъестественная энергия повлекла мертвеца вперед, навстречу заклинателю. Анна обхватила ноги Скрябина обеими руками, повисла на них, и это позволило затормозить движение кадавра. Но ненадолго. Коля разобрал последние слова заговора (…als waren sie fruher![4]), и после этого никакой силы – силы человека – не хватило бы, чтобы удержать на месте убиенного палача.

Рванувшись вперед, мертвец потянул за собой Колю, а с ним и Анну. Юноша разжал руки, выпустил кадавра, но, не удержав равновесия, упал набок. Уже с полу, лежа рядом с Анной, он увидел: убитый палач встал – как лист перед травой – перед Григорием Ильичом. Никто не поддерживал его: он стоял сам; однако Семенов как будто и не придал этому значения. Ухмыляясь, с выражением явного довольства на лице, он глядел на Николая – которого, несомненно, считал в тот момент упокоившимся ходячим покойником.

Сам Скрябин смотрел на обоих чекистов (точнее, на всех троих, если считать облепленного призраком стрелка), и взгляд его выражал сомнение.

– Ну же!.. – шепотом поторопила Анна своего спасителя. – Давайте! Или вы не знаете, что нужно делать?

– Halt sie an![5] – выговорил Коля, стараясь сделать свой голос не совсем своим.

Григорий Ильич вздрогнул и даже слегка переменился в лице, отказываясь верить, что обращенный кадавр (коим он считал Николая Скрябина) способен произносить какие-то слова. Однако Колин приказ никакого действия не возымел. Застреленный палач продолжал стоять перед Семеновым в той же позе: с вытянутыми вдоль боков руками, с чуть приподнятой головой – словно держал стойку «смирно».

– Что за глупость!.. – вполголоса возмутилась Анна. – Как он их остановит, если они и так никуда не идут? Скажите то, что следует!

И, видя, что спаситель ее всё еще колеблется, она вскочила с пола – легко, словно и не провела почти