Орден Сталина

положение; по всему подвалу загорелся бы свет, и поиски беглецов многократно упростились бы.

Но Николаю пришлось первоначальный план изменить. Понимая, что на отключение электричества рукой у него будет лишь доля секунды, он оставил провода снаружи – чтобы не пришлось открывать шкафчик. А вырванную с мясом электропроводку восстановить в темноте оказалось не так-то просто. Фонарей же у расстрельщиков с собой не было.

Под чирканье спичек, горевших недолго и обжигавших пальцы, под собственную неумолчную брань экзекуторы метались по тиру. И даже вопреки уставу позабыли о приговоренных – которые, впрочем, так и стояли короткой шеренгой и никаких попыток скрыться не предпринимали.

Всё это продлилось бы весьма долго, когда б не Семенов. Твердой походкой, словно темнота ничуть не мешала ему, он двинулся к распределительному щитку и распахнул его. Скрябин при виде этого вынес бы заключение: никталопия. Четверо же расстрельщиков едва не обратились в соляные столбы, глядя при свете гаснувших спичек, как комиссар госбезопасности 3-го ранга практически в полной темноте возится с проводами, зубами зачищая их концы.

Неспроста Григорий Ильич не верил в существование электричества. Во-первых, бо?льшая часть его жизни приходилась на те времена, когда электрический ток мог считаться в лучшем случае сказкой. Во- вторых, на него самого электричество не действовало никак: сколько разрядов ударило в него, пока он возился со щитком – одному богу известно, но чекист ни одного из них не почувствовал.

Но зато само происшествие с восставшими мертвецами и погасшим светом явно выбило из колеи комиссара госбезопасности. Иначе как можно было объяснить тот факт, что он заметил отсутствие Анны Мельниковой лишь тогда, когда в подвале удалось – благодаря его усилиям – восстановить освещение?

Первым делом Семенов кинулся звонить по внутреннему телефону: вызывать подмогу и только тут увидел трубку без шнура. Ругнувшись, но уже довольно вяло (следовало ожидать, что заговорщики сделают нечто подобное), комиссар госбезопасности решил пока полагаться на собственные силы. И начал с опроса своих подчиненных.

Минут пять ушло у него на заслушивание свидетельских показаний, среди которых ценным было лишь одно. Исходило оно из уст пьяного исполнителя, разглядевшего трупное лицо и кошмарный костюм того субъекта, который поднялся из мертвых, чтобы вырубить свет в тире НКВД. Можно было предположить, что целых два приговоренных оказались живыми после вечерней «свадьбы», однако у Григория Ильича имелось на сей счет совсем другое мнение.

– Ну, сволочь, – проговорил Семенов, и даже глаза его, обычно лишенные всякого выражения, при этом слегка сверкнули, – далеко ты всё равно не уйдешь. – А затем распорядился: – Одному – стеречь этих, – кивком головы он указал на безмолвную группу из трех узников, – еще один – наверх, за подкреплением, а двое – за мной! Деваться бегунам некуда!

3

Насчет того, что деваться некуда, Григорий Ильич, увы, был прав. Николай Скрябин заблудился.

Он всё никак не желал верить в это, и, держа Анну за руку, два раза подряд пробежался с ней по тому участку коридора, где, как он хорошо помнил, находилась секретная дверь. Однако насыпанная им горка пудры пропала без следа. Коля почти что утыкался носом в коридорный плинтус, стараясь заметить малейший зазор между ним и замаскированной дверью, пытался простукивать стены и даже ощупывал цементные швы между кирпичами – всё было безрезультатно.

Анна поняла, что спутник ее не знает дороги, гораздо раньше, чем он сам сумел это осознать.

– Как вас зовут? – спросила она Скрябина, когда тот остановился посреди коридора и принялся трясти свой карманный фонарик, надеясь воскресить умирающую батарейку.

– Николаем. – Юноша впервые за все время посмотрел на неё в упор, и даже тусклого света фонаря ему хватило, чтобы разглядеть ее лицо.

Оно не выражало ни страха, ни недоумения; единственное, что Скрябин с изумлением прочел на Аннином лице, было возмущение.

– Должно быть, Николай, – проговорила Анна, – у вас слишком много времени ушло на ваш замечательный грим. Придумать, как вы будете отсюда выбираться, вы уже не успели.

Не похоже было, что она удивляется своему чудесному спасению или испытывает благодарность по отношению к тому, кто помог ей покинуть страшный тир НКВД.

«Ладно, – решил Николай, – почему она так говорит, мы разберемся позже». В отдалении – пока в отдалении – уже раздавался топот их преследователей.

– Держите-ка фонарь, – велел Скрябин Анне, – и светите мне на руки.

Анна исполнила это – и тут же решила, что ее безумный спаситель, несмотря на христианское имя Николай, является приверженцем ислама. А иначе с чего бы он стал поднимать к лицу обе руки, обратив к себе ладони, и что-то беззвучно шептать? «Он совершает намаз…» – потрясенно подумала женщина и только после этого заметила, что на ладонях предполагаемого мусульманина начертаны какие-то линии.

Коридоры в подвале лубянского здания были прямыми и длинными, как ленинградские проспекты, и пересекались друг с другом под углом девяносто градусов. Малейший свет был здесь виден так же ясно, как зрителям из затемненного зала виден каждый огонек на театральной сцене. Григорию Ильичу даже не понадобилась его никталопия, чтобы заметить в отдалении светящуюся точку Колиного фонарика. Однако он не отдал распоряжения включить свет в той части коридора, где находились беглецы, и даже не ускорил шага в том направлении. Напротив, Семенов – отдавая приказы жестами, а не словами, – велел своим подчиненным зайти за угол коридора и лишь там заговорил с ними едва слышным шепотом.

Скрябин отвел от лица ладони и прислушался. Топот сапог больше не доносился до него.

– Неужто они нас потеряли? – пробормотал Николай.

Анна собралась было что-то по этому поводу сказать, но не успела: Скрябин снова схватил ее за руку и потащил – не вперед, нет: назад, туда, откуда чуть раньше доносились звуки погони. Бедная узница окончательно укрепилась во мнении, что он рехнулся, но на то, чтобы сопротивляться ему, у нее уже не оставалось сил.

Впрочем, бежали они недолго, а когда снова остановились, Николай еще раз сверился с линиями на ладонях и повлек Анну за угол: в коридор, пересекавшийся с «серым километром» и более узкий в сравнении с ним. Колин фонарик уже едва теплился, но теперь в нем не было необходимости: беглецам хватало света, доходившего сюда из тира и прилегавших к нему участков подземелья.

Остановившись, Скрябин выпустил руку своей спутницы и произнес: негромко, но отчетливо, глядя в сторону терявшегося во тьме потолка:

– Эй, тот, кто просил меня позвонить его жене, покажись!

Анна даже не удивилась этим его словам; чего было ждать от человека, который тронулся умом?

Выждав пару секунд, Николай во второй раз произнес своё «эй», но продолжать фразу ему не пришлось: видимо, призыв был услышан с самого начала. Воздух «серого километра» ощутимо сгустился, и под сводами коридора – как раз там, куда смотрел принц Калаф, – стал скручиваться из бледных светящихся нитей подрагивающий человеческий силуэт.

Анна почувствовала холод, поднимающийся к голове от самого сердца, и, вероятно, не устояла бы на ногах – села бы с размаху на каменный пол. Однако рядом с ее плечом выдавался из стены какой-то предмет: длинный, с округлым краем, холодный и гладкий на ощупь; женщина успела ухватиться за него и не упала. И могла беспрепятственно созерцать, как светящийся кокон приобретает всё более ясные и знакомые ей очертания.

У призрака под потолком не было никаких изъянов в телосложении, и оба его глаза были на месте, однако Анна его узнала еще до того, как он полностью построил себя из парообразной эктоплазмы. Кинооператор из ее съемочный группы, злосчастный самоубийца (или не- самоубийца??), плавал теперь в воздухе перед ней и ее спутником.

4

Спасение Анны за минуту до расстрела удивило Григория Ильича, но не слишком. По правде говоря, он предвидел нечто подобное, поскольку еще при первой встрече ощутил в Анне нечто этакое. И даже участие в ее побеге трупа, выскочившего из расстрельной ямы, Семенов воспринял почти как должное. Тут Скрябин всё рассчитал верно: кто-то другой – не Григорий Ильич