Орден Сталина

(где еще не установили ограждение – Коля отметил это обстоятельство, как удачное), друзья остановились, и тут Миша допустил оплошность: посмотрел вниз. Мгновенно все события этого дня оказались для него за пределами реальности, и остался лишь провал возле самых его ног. Кедров услышал голос Николая так, как слышат звучание репродуктора, установленного на расстоянии в несколько кварталов.

– Здесь метра два, самое большее – два с половиной, – проговорил принц Калаф с деланой бодростью. – И разбегаться мы будем под уклон, так что допрыгнуть будет очень легко. Да и ограда на той крыше проломлена как раз там, где мы будет приземляться…

– Колька, – прошептал Миша, – я не могу… Прыгай один.

И он стал – аккуратно, бочком – отодвигаться от разверстой пропасти.

– У тебя акрофобия? – обратился к нему Скрябин – без иронии, с самым серьезным выражением на лице.

– Что-что? – переспросил Миша и даже приостановился; он и слов-то подобных не знал, а вот его другу они были известны, и очень хорошо.

– Акрофобия – паническая боязнь высоты, – уточнил свой вопрос Коля.

– Да пошел ты к черту! – обиделся Миша, решив, что Скрябин вздумал, по своему обыкновению, пуститься в шутки. – Нет у меня акро… абро… тьфу, абракадабры этой!..

– Это, поверь, не абракадабра… – вздохнул Николай, а его друг тем временем – двигаясь уже несколько бодрее – отдалился еще на пару шагов от края крыши.

Он думал, что Скрябин попытается его остановить, но тот позволил ему отойти, выдержал паузу и лишь затем произнес:

– Что же, раз ты прыгать не можешь, то ничего с этим не поделать нельзя. Придется нам обоим остаться здесь – как ты сам понимаешь, без тебя я не уйду. Скоро сюда явится Стебельков, а там, глядишь, и другие товарищи из НКВД, вот мы им вдвоем и сдадимся.

Словно в подтверждение его слов, с чердака донесся глухой стук: некстати упомянутый чекист явно уже очнулся и рвался теперь на чердак.

– Ты обалдел? – Миша чуть не подпрыгнул на месте, и даже лицо его приобрело почти нормальный цвет. – Никто тебя на Лубянку не повезет – сбросят с крыши, и все дела!

– Не меня, а нас обоих, – поправил его Коля. – Хотя кто знает: у тебя, быть может, просто попросят прикурить…

Миша чуть покачнулся, но его друг сделал вид, что не заметил этого.

– Идем, – сказал Скрябин, не меняя тона, – нам нужно повыше подняться, чтобы была дистанция для разбега. – И стал взбираться к самому верху бокового ската крыши.

Неловко, словно двигаясь на протезах, Миша пошел за Николаем.

Когда Стебельков очнулся после встречи с ломберным столом, внутри черепа у него как будто перекатывались бильярдные шары. На лестничной площадке не было ни пистолета, ни мальчишек. Впрочем, отыскать «ТТ» оказалось нетрудно. Чекист подобрал его двумя пролетами ниже, взобрался по лесенке, ведущей на чердак, и, обнаружив, что люк чем-то утяжелен, стал с рассчитанной силой его толкать. После четвертого или пятого удара старый комод, которым люк был придавлен, стал сползать в сторону, а мгновением позже капитан госбезопасности уже выбирался на чердак.

Скажем честно: по своей наблюдательности и вниманию к деталям сотрудник НКВД серьезно превосходил Скрябина и Кедрова. Подходя к Мишиному дому, он автоматически, даже не размышляя о том, для чего ему это нужно, отметил отсутствие пожарных лестниц на стенах. И теперь отлично понимал, что ненавистные ему сопляки оказались в ловушке. Уверенный, что деваться им теперь некуда, Стебельков даже не очень спешил, направляясь в сторону чердачной мансарды.

Лишь когда он очутился наверху, его взгляд на ситуацию переменился. Оба юнца стояли возле самого конька крыши, повернувшись в сторону соседнего четырехэтажного дома, и даже по их спинам можно было угадать, что именно они задумали. Стебельков вскинул руку с пистолетом и даже не заметил, что одновременно наступил на какой-то странный предмет.

И тут три вещи случились одновременно.

Во-первых, Миша – то ли по наитию, то ли услышав что-то, – повернулся в сторону Стебелькова и воскликнул с отчетливым ужасом в голосе:

– Колька, он выбрался!..

Во-вторых, чекист поднял пистолет, сделал шаг вперед и выстрелил. Не в Кедрова: его он решил оставить на потом, а в его долговязого приятеля, прямо в середину его спины, к нему, Стебелькову, обращенной.

Но как раз тогда, когда Стебельков нажимал на курок, произошла третья вещь: Мишин шлепанец, на который наступил чекист, заскользил под его ногой, как ботинок конькобежца на катке. Пытаясь удержать равновесие, сотрудник НКВД взмахнул руками, и выпущенная им пуля ушла в небо. Сам же стрелок с размаху плюхнулся на мясистый зад и, как с горки, поехал по идеально гладкой кровле. Кое-как ему удалось перевернуться на правый бок, затормозить, но из той позиции, в которой он очутился, стрелять было уже невозможно.

Всё, что оставалось чекисту – смотреть, как разбегается и прыгает Скрябин. Даже в прыжке он не выпустил из рук портфель и не бросил его на нижнюю крышу вперед себя – как сделал бы на его месте любой нормальный человек. Впрочем, и с портфелем юнец приземлился просто отлично: твердо на ноги, оставив позади себя примерно полметра крыши.

Тотчас он развернулся – и вовремя. Стебельков сумел кое-как сгруппироваться и сделал еще один выстрел (Два – обозначил его мысленно Скрябин); однако по причине, которая в тот момент не была чекисту ясна, промахнулся.

– Прыгай! – прокричал Николай. – Прыгай сейчас же!..

Миша послушался, но – разбегаться босиком по нагретой кровле оказалось затруднительно, и приземлился он куда хуже, чем его друг: попал на самый краешек крыши, а правая Мишина нога в момент приземления вывернулась в лодыжке. Кедров закачался, балансируя на одной ноге, но тут Коля поймал его за руку и повлек за собой к вытяжной трубе: краснокирпичной, с закопченным верхом и наполовину отвалившимся жестяным козырьком.

8

Стебелькова на соседней крыше не ловил никто, да ему это и не требовалось: он допрыгнул сам. И всего лишь для подстраховки схватился за ограждение, уцелевший фрагмент которого словно просился под его руку. Опершись на эту оградку, капитан госбезопасности выпрямился и собрался уже идти к пожарной лестнице, по которой спустились Скрябин и Кедров. Чекист знал, что Миша повредил себе ногу, и рассчитывал без труда нагнать юнцов на земле.

Но всё вышло не так. Заборчик на крыше, изъеденный временем и непогодой, явно не годился для того, чтобы на него облокачивался кто-то весом в девяносто килограммов. Под тяжестью Стебелькова ограждение начало крениться в сторону края крыши, а затем отогнулось, как обложка раскрытой книги, вырвало ржавые болты крепления и повисло на единственном уцелевшем из них.

Надо отдать должное капитану госбезопасности: реакцией он обладал отменной. Он не свалился тотчас, а попытался переместиться в сторону, найти другую точку опоры, но проиграл битву с силой тяготения. Всё, что удалось Стебелькову, – это выполнить нелепое гимнастическое упражнение: приседание на одной ноге с вращением обеими руками. Вторая его нога, соскользнувшая с крыши, сделалась вдруг тяжелой, как ведро с мокрым песком, и потянула чекиста вниз.

Впрочем, он и тут не сдался. Уцепившись за перекладину свисающего ограждения, Стебельков принялся сучить ногами, надеясь упереться ими в стену; однако лишь оцарапал на ней выцветшую штукатурку. Фортуна благоволила в тот день наглым мальчишкам, а не ему. Из кармана стебельковского пиджака выпала трубка и, вращаясь, как гусиное перо, полетела к земле; следом за ней – с криком, от которого у граждан во дворе заложило уши, – устремился ее обладатель.

Правда, отправился он вниз не прямой дорогой. Ограждение отвалилось-таки окончательно и напоследок сработало, как тетива арбалета: чекиста отбросило к стене пятиэтажки. Ударившись об неё, он продолжил свое падение.

Николай и Михаил слышали крик Стебелькова и звук удара: такого, словно о землю с высоты шваркнули