завербовался в не менеесолнечную, чем Якутия, республику Коми. Шофером, не геологом. Потом меня безостановочно таскало и мотало по стране и за ее пределами, пока однажды в Богом забытом приисковом поселке на берегу Алдана меня не разыскала срочная телеграмма от отца – короткие режущие строчки: мама умерла, приезжай, похороны пятницу. Я несся на перекладных, матерясь и размахивая перед пьяными начальниками маленьких таежных аэропортов измятой телеграммой, менял самолеты и часовые пояса – и все равно опоздал, сукин сын – прилетел лишь на следующий день после похорон. А спустя пол-года и отец отправился следом за мамой к горним вершинам, где нет печали и сумрачной тоски, – той отвратительной тоски, что гложет меня и гложет.
На окне кухни висели пыльные зеленые шторы. Зеленоватый отсвет падал на белый кафель и на факсимильную репродукцию в деревянной рамочке, висевшую над кухонным столом прямо передо мной. Репродукцию повесил еще отец. Когда-то давным-давно, в другой моей жизни.
Это был китайский рисунок тушью: одинокий согбенный путник, пробирающийся по тропинке над пропастью среди уходящих в облака горных вершин.
Рядом с репродукцией болтался на гвоздике пожелтевший лист плотной мелованой бумаги. На нем моей рукой, в несколько кривоватых столбиков были написаны трехзначные и четырехзначные числа. Некоторые были зачеркнуты. Рядом висела привязанная за ниточку шариковая ручка.
Я, помедлив, протянул руку и одним рывком содрал листок. Так же сдернул ручку. Не висеть ей больше на этой стене. Приписал под крайним правым столбиком сначала единицу с тремя нолями, а под ней пятерку с двумя такими же нолями – мой гонорар за будущую поездку. И подвел жирную итоговую черту.
Считал я недолго, потому что и так достаточно хорошо помнил предварительную цифру. Это те деньги, которые лежат у меня в банке. Здесь, в России. Серьезный, солидный банк, в котором я открыл счет по совету Антона. Он сказал, что сам держит в этом банке кое-какие деньги. А я подозреваю, что немалая часть акций этого банка также принадлежит Антону. Либо он его по-просту контролирует, как контролируют бандиты минимум половину московских банков. Проценты в этом банке платят не сверхвысокие, но стабильность важнее. Кстати, вот еще проблема – деньги лежат у меня на срочном вкладе, а их надо будет резко вынимать перед тем, как исчезнуть. Что-то я на этом потеряю, конечно. Но самое главное, обойтись без лишнего шума, чтобы Антон ничего не узнал. Иначе я погорю. Ладно, это я как следует обмозгую попозже.
Я закончил подсчеты. В общей сложности, учитывая мой гонорар за эту, надеюсь, последнюю ездку, получилось не очень-то и мало – семнадцать тысяч двести долларов. Хотя с какой стороны посмотреть. Можно сказать, что не очень-то и густо, учитывая количество ездок и время, которое я работаю на Антона. Но надо не забывать, что в окрестностях Гётеборга меня ждет маленький домик с большим участком, купленный через надежное подставное лицо на мое имя. Дом съел добрых две трети моих денег, заработанных у Антона. И к этому надо еще присовокупить почти двадцать тысяч долларов, лежащие на счету в банке там же, в Швеции. На первое время мне вполне хватит. А там посмотрим. Глядишь – и вид на жительство подоспеет. Доллары – они и в Швеции доллары.
Я чиркнул спичкой и поджег листок. Его стало быстро пожирать жадное желтое пламя. Я бросил листок в пепельницу и подождал, пока он не сгорит дотла. Все. Подсчеты, судя по всему, больше не потребуюся.
Я взял с полки пачку 'Кэмела', распечатал ее и закурил первую за день сигарету. И долго-долго смотрел на рисунок. Наверное, не зря когда-то отец повесил его здесь. Что-то ведь он имел в виду?
Но вот что?..
Машину свою, подержанный, но в отличном состоянии 'джип-чероки' девяносто третьего года выпуска, который, кстати, со скидкой устроил мне все тот же Анон, я, как обычно, не стал забирать из гаража. Гараж находится во дворе моего дома. Но дело не в этом. Я никогда не езжу к Антону за очередной перегоняемой тачкой на своей машине. Ведь из поездок – я всегда домой. Поэтому я нанял такси.
Я сидел на заднем сиденье 'волги', курил и молча смотрел в окно. Машина подъехала к развилке дороги.
– Вот здесь остановите, – велел я таксисту.
Заскрипели тормоза, старую развалюху чуть не занесло на мокром асфальте, когда таксист резко прижал машину к обочине дороги. Я сунул ему деньги и, не дослушав слов благодарности за щедрые чаевые, вылез из машины. Подождал, пока 'волга', стреляя раздолбанным глушителем, развернется на узкой дороге и уедет. И только тогда зашагал от развилки направо. Я не хотел, чтобы шофер такси увидел, в какую именно сторону я пошел.
Я прошел мимо постамента со здоровенным гипсовым лосем. Впереди показался небольшой мостик через неширокую лесную речушку. Я направился к мостику, держа в руке спортивную сумку с дорожным барахлом. По-прежнему моросил нудный мелкий дождь. Было холодно. Я поднял воротник своей кожаной пилотской куртки, которую одел поверх джинсовой. Где-то далеко, в лесу, настырно куковала кукушка. Если ей верить, скорая кончина мне не грозит.
Я миновал мостик и пошел по заасфальтированной подъездной дороге к воротам в ограде из частой металлической сетки, выкрашенной в белый цвет. У ворот, возле кирпичной будки меня уже поджидали двое охранников. А за воротами дорога убегала на пригорок, к огромному белому особняку под плоской крышей, в котором и жил мой бывший товарищ по институтской учебе.
Этих двоих антоновых охранников я знал в лицо. Они, судя по всему, тоже меня помнили: не стали задавать никаких вопросов, открыли калитку и один из них лениво махнул мне рукой. А может быть, им заранее дали из дома команду меня беспрепятственно пропустить. Так же молча я помахал им в ответ и пошел по дорожке к дому.
На широком мраморном крыльце меня встретил еще один неулыбчивый охранник, здоровенный малый со сплющенным носом и ушами, очень похожими на листья капусты, которые злобно погрызли гусеницы. Мы прошли в гигантский вестибюль, где я без лишних напоминаний отдал ему своего 'макарова'. Но он все равно обыскал меня. Так было всегда и я ничуть на него не обижался: у каждого своя работа – у него своя, у меня своя. Ведь в случае чего именно ему Антон голову оторвет. В прямом смысле и без лишних разговоров. К тому же, насколько я знаю, в этом доме обыскивали всех без исключения. По крайней мере на моей памяти. Потом охранник через не менее огромную, чем вестибюль, гостиную, провел меня в каминную. Именно там меня обычно и инструктировали. Помощники Антона.
Я молчал.
На старинный инструктированный перламутром столик легла пластиковая папка с документами.
– Все, как обычно. Техпаспорт, справка купли-продажи, доверенность на твое имя, – сказал Антон.
Вальяжно развалившись, он полулежал напротив меня в глубоком кожаном кресле, курил свои неизменные коричневые сигареты. Умные синие глаза поблескивали за чуть затененными стеклами очков. Очки, честно говоря, меня слегка удивили. Раньше я никогда его в очках не видел. И потом, хотя Антон выглядел расслабленно, все равно в нем чувствовалась некая напряженность. Не свойственная ему.
Дело происходило в левом крыле его особняка, в большой каминной комнате. По застекленному потолку часто стучали капли дождя. В камине уютно потрескивали горящие поленья. Кроме меня и Антона в каминной было еще двое.
За спиной Антона, сутулясь, примостился на краешке другого кресла его постоянный телохранитель. Рыжий, тот самый, который мне сегодня звонил. У него действительно огненно-рыжая, короткая шевелюра. Рыжему слегка за тридцатник, верный антонов пес: скажи он ему – прыгай в горящий камин и ори от радости – Рыжий, не раздумывая, прыгнет. И заорет. Преданная псина килограммов под сто весом. Помнится, кто-то однажды шепнул мне на ушко, что Антон спас его от вышки, а потом и вообще вытащил из тюрьмы. Настоящего имени Рыжего я не знал.
Второй парень пристроился на пухлом диване, в углу, возле застекленной стойки с дорогими охотничьими ружьями. Парень был в костюме-тройке и дорогом галстуке. Он листал иллюстрированный журнал, время от времени искоса поглядывая в нашу сторону. Парня – блондина с ухоженной шевелюрой, если мне не изменяет память, звали Женя. Интеллигентного вида, да и костюм на нем хорошо сидит. И
