Том 1. Серебряный голубь

будешь мне…

— Вво — как: пакланюсь я табе…

— И тыщами еропегинскими поклонишься?

— Пакланюсь табе в ноги еропегинской тыш-шой.

— То-то: теми тыщами и поклонись…

— И поклонюсь… Молчание…

— Только вот…

— А я тебе говорю; греха никакого тут нет: ничяво нет — как есть пустота, плевое дело…

— Ладно, вези его в город…

— И повезу…

— Здесь-та с им не спадручна; здесь с им нельзя паступить никак: баба тут у миня, Матрена…

Молчание…

— А кагда с им поступлено будет?…

— Да уж будет поступлено: не сумлевайся… В наискорейший срок…

— О, Господи, Господи!

— Мы, Сухоруковы, за что, брат, ни возьмемся; спроси ты, каво хочешь, какие мы такие: порода известная…

— А он от тебя не сбежит?

— Так вот тебе и убежит!..

— Так ефта я…

— Убежит: ат миня еще нихто не бегал!.. Молчание…

— А только я табе говорю, а ты слушай внимательно: што куренок, што человек — одна плоть; и греха никакого тут нет; одинаково завелись и люди, и звери, и птица — на адин фасон; и как я тебе это по дружбе сказал, то ты меня должен за это благодарить… Понял?…

* * *

Завизжала гармоника; к урядникову столу прилетела желтая муза и села; пьяная баба пошла в пляс; она выбивала пыль из-под юбок с жеманством, с достоинством даже поджимая губы и держа руки в боки:

Д'ах, пошла я
Пад винец —
Д'мужинек мой
Был стервец…

Пьяный урядник гоготал, а курносые парни дружно разорвали рты и гаркнули:

Я и едак,
Я и так:
Мижду прочим —
И никак…

Лихо топотала баба и голосила:

Ели редьку
Да капусту —
С галадухи
В брюхе пуста…

А парни подхватывали:

Д'я и едак,
Д'я и так:
Мижду прочим,
Все никак…

Новая была песня, модная: перед тем пели сицилистические песни в округе; а как попика Николая скрутили да в тюрьму сволокли, струхнула окрестность маленечко; прекратились митинги, побросали оружие, пошли доносы; пошли новые распевать песни:

Миня деверь
Учит, жучит:
Ат капусты
Брюха пучит…
Вот и весь та
Мой сказ…

А парни подхватили:

А ну вас —
Пейте квас!..

Новая была песня, модная…

Долго бы еще топотала оголтелая баба, долго бы еще гоготал урядник, раскуривая папиросы «Лев», всякие пелись бы песни — и веселые, и срамные, и жалкие, — кабы тут не произошло одно чрезвычайное происшествие: среди чада, гари, мглы и табачных окурков кто-то как гаркнет:

— Братцы, пожар!..

Все стихло: баба остановилась, парни застыли с раскрытыми ртами, а урядник — с зажженной спичкой в смраде, гари и мгле; на селе раздавались крики; взглянули на окна — окна красные.

— Никак пожар? — удивился медник.

— Пожар и есть…

Не успели опомниться, как уже грянула целебеевская колокольня; непривычно забила медная медь в вечера мглу: быстро сменялся удар за ударом; и когда народ повалил из чайной, в небе стояла черно- багровая мгла, а в ней трещало, шарахалось, прыгало светлое пламя, туда и сюда змеилось и сверкало многим множеством искр; будто мириады красных и золотых ос, спрятанных в улье, вылетели теперь в ночи мглу, чтобы жалить людей, покрывать их смертными красного жала укусами — и роились, свивались, светились золотые злые осы, вылетая из улья; и подпрыгивали в ночь головешки, как кровавые шершни; ясные раскуривались там змеи и быстро-быстро они выползали из-под углов, протягивали свои шеи, шипели,