Тертий, Тетерев
Тертий Терентьевич Мертетев, блистая кокардой и ясной подковой сапог, перехрустывал в снег — там, где еле тусклило лиловым забором; мелькнул номер дома.
Рукою в молочной перчатке махал и пятью белоснежными пальцами воздух отхватывал; статная талия, стянутая бледно-серым пальто, проходила в сквозной, улетающий дым; он подрагивал вымытым, синим своим подбородком, погоном серебряным и эксельбантом серебряным; глаз — как в атаке; в атаку бросал за собою пахучий тулуп и невзрачную личность, которую тукал он пальцем, лица не повертывая:
— Говорю, Каконасним, что — зря: Жюливор пишет — Знаменка…
И увидавши Мердона, возникшего из-за забора, он бросил Мердону:
— Как с радио? А?
Снег попадал с усов; и они прочернели, как кокс.
И Мердон:
— Не похоже.
Мертетев, понюхав, как дымом воняет, в Мердона уставился; и — промелькнуло: —
— матерый мерзавец; и — неутомимый подлец: не доспит, не доест, а — напакостит!
Тертий Мертетев к подобного рода субъектам испытывал только гадливость; к Мердону — напротив:
— Почтенная гадина!
Серо рябил из-за них мимобег: мимоезд, мимолет!
И заборы ломящему ветру подставивши спину, Мертетев закуривал:
— С радио — вздор: ну, а с гели о, — и проблистал огоньком папироски в бормочущий, пусто сквозной веретенник, — а с гели о — некуда.
И он пошел, передрагивая подбородком, погоном серебряным и эксельбантом серебряным.
— Что же те двое? — к Мердону с дымком.
И Мердон изъязвленной губой изъяснялся:
— На Знаменке: номер семнадцать, квартира двенадцать.
И шел независимо в белые призраки между морковных желтых домов, разевающих темные окна; загривина лепку орнамента, — морду клыкастую, — взлизывала.
Возникала проблема: а стоит ли лично ему, когда здесь исполнительный этот Мердон, неворующий вор, не подлиза, не червь, — с положением, с весом; Велес-Непещевич снимает пред ним котелок: и Миррицкая, Мирра Мартыновна, кремовым тортом кормила.
И шли; и высвистывало: и уж издали выметились, как из неба, сложения серых, кофейных, сквозных фиолетовых стен, задымившихся трубами; грохотом труб ветер ржал.
Но вмешался тулуп.
— Они с энтого места, из энтой дыры в Гартагалов таскают ночами тюки.
— И вполне не относится к делу, — Мердон: и к Мертетеву: — левые просто.
Но не унимался тулуп:
— И живет непрописанный с ними: и лазает ночью в ледник.
— Не профессоров брат?
— Нет, — Муфлончик, эс-дек: это дело не наше.
Мертетев согласен: Маврикий Мердон бескорыстную ненависть чувствовал к явным «предметам» своих наблюдений, зачеркивая все случайное, не относящееся к прямой цели; ему прикажи: «Проследи!» Бескорыстная ненависть вспыхнет; своих мнений — нет: предавая, смотрел он на руку, сжимавшую кандалы, с нежным порывом: ее лобызнуть, — как невестушка на жениховскую руку, державшую сердце:
— Что, милая?
— Гадится мне!
Что же, — гадил исправно Маврикий Мердон.
И уж издали всплыло сложение трех-двухэтажных цветочных домов —
— как пион, как лимон и как лютик; —
— взлизнули вьюнки; завизжав, как стрижи, затрещав, как чижи, под колонну лимонного дома, под фризом серизовым; улепетнули под небо.
— Позволю заметить, — подергал Мердон перебитым, мездрявеньким носом, — на Знаменке, от углового окна, дом Фетисова, явно мигает окно с половины второго: в Ваганьковский; тушится ровно в одиннадцать свет; с половины второго — «раз-раз»!
— Вы-то видели сами?
— С подзором ходил.
Он давно изучил все оттенки подлогов: подлог на письме, на счетах, на товарах, подлог государственный!
Прядал серебряный пар: промаячил домочек резнок деревянный, коричнево-розовых колеров, с легкой, резной, полукруглой надстройкой; там вырезанный Геркулес, размахнувшись дубиною, льва добивал: из-за снежного облако.
— Кто жилец-то?
— Да дамский портной, Цвишенцворш.
— В списке значится?
— От Николаевского с двумя ящиками эти самые — прямо: к нему.
— А в Ваганьковском?
— Грек Филлипопи с жильцами: Лорийдисом, Маго Маогой, из Индии.
Тертий Мертетев под небо молочного цвета перчаткой с дымком:
— Значит — Знаменка; значит — не Тителев; здесь — делать нечего.
Порх, перемельк: ничего; перепырснулось все; из-за свиста провесилась кариатида, одною рукою держащая грузы балкона, другой — опрокинутый факел.
Мертетеву вспомнилось: из Хапаранды писали ему: ожидается нынче иль завтра развоз аппаратов берлинских для крыш по шпионским квартирам в Москве; аппараты в разобранном виде таки унырнули от зоркого ока с границ:
— Глаз — сюда; глаз — на Знаменку.
И осенило: да что? Тигроватко! Ее и прислать; баба с носом, с принюхом.
К тулупу:
— Аптека ближайшая?
— На Петероковой.
— Вы уж, Маврикий… А я — к телефону.
И Тертий Терентьевич Мертетев, подбросивши руку к фуражке, другою рукой замахав и пятью белоснежными пальцами воздух хватая, от них захрустел в перевзвизг рукавов, куда все унеслось; только —
— кучер в лазурной подушечке задом растолстым провесился из белой пены на белую пену.
А саночек — нет; коней — нет.
И матерый мерзавец, —
— Маврикий Мердон, —
— усмехнулся…
С Велес-Непещезичем, — не с Манасевичем, — путь; как же: Тителев — лакомый кус; не для царской охранки же; «князю», премьеру, его, точно торт, поднесет: «Пораженческий заговор против войны
