Серебреи, вьюнки
Серебреи зареяли: засеребреили; заверещали из скважин забора…
И —
— арка ворот бледно-розовых смыта метельною лилией, в воздухе взвеянной.
Нет никакого окна; нет колонн; безоконный брандмауэр пришел; и глумится своей вышиной.
И вывызгивает, и высвистывает.
И —
— сиреневый выступ стены,
серебрея, бледнеет: свевается —
— в оры и в дёры пустых рукавов.
И сквозной синусоидой серые, синие
линии —
— вьются и крутятся —
— в месте далеких домовых
квадратов.
И — «дзан»!
Лишь —
— орел золотой над кремлевскою башней да каменный шлем бледной статуи —
— в небе —
— намечены: еле!
Чугунная, семиэтажная лестница торчем поставлена в небо: без стен; чернокрылый каркун машет крыльями; и — треугольником врезался угол трезвонящей крыши с обрывистым жолобом.
Странно моргает метель теневыми, домовыми окнами; и овнорогая морда бросается в бурю —
— с оливково-темного фриза —
— на —
— шапку мехастую с синей подушечкой
и на усы оголтелого кучера, —
— странно летящие: в воздухе!
Саночек — нет; коней — нет.
Людей — нет.
Белоснежный, гигантский клубок, зараспутничал от гор-босверта, рукав занеся над давимою крышей; вороны летели сквозь белую руку его; и прохожий согнулся под ней в три погибели, голову пряча под руки.
И — ррр: —
— батареями грохнуло в рожу распутинцу!
И сквозь летящую бороду, рот разорвавшую, желтым и жестким закатом окалилась даль.
Передергивясь над забором, качаются призраки розово-рыжими космами; снег, как стекло, дребезжит, разбиваяся свистом, как взвизги разбитых дивизий под Минском и Пинском.
И красною гривою врезалось в серо-лиловые линии поля и в сине-пунцовые линии леса — под ясною тучею, над —
— странно безглавой —
— Россией!
И трупы повылезли
Ночь.
Под вагонным окном генерал Булдуков ткнул в бумаги навислину носа, мотаяся черною лентой пенсне и седыми разгрызинами перетрепанных бак; пенсне — падало; и — не писало перо.
Тихо тикали часики; жаром и паром душило; и в желтую лысину блеск электрической лампочки бил.
Генерал Булдуков, перо бросив, похлопывая по серебряным пуговицам, — разогнулся; и, вставши, процокал кровавым лампасом, имея малиновым фоном вагонный ковер; шаг не слышался; выставив свой эполет, оглядел эксель-бант и поправил орла, серебрящегося на груди, генерал в Сослепецкого, ставшего — руки по швам, подрожал неживыми глазными мешками:
— Садитесь, пожалуйста!
И на окно подышавши, к глазочку приставился; мимо окошка свистели сквозные; воздух за воздухом раскидывал в воздух рукав без руки; на путях, точно звездочки, — стрелки; стреляла игла семафора вдали.
Генерал сел с прикряхтом, клокастою бакою — в дым:
— Тэк-с!
И пальцами по серебру портсигара побрякал:
— Так вы на своем еще? Что-с? Все же Киерку — ищут.
Дрожали мешки под глазами:
— Как вы говорите, его псевдоним вам известен? — на палец пенсне насадил.
— Точно так!
— Вы же, — влил с передрогом в стакан из бутылки бургундского, — не соглашаетесь, — тыкнул стаканом, — его псевдоним огласить? Ну… За ваше-с, — он выпил.
И ижицу сделал лицом.
— Ваше превосходительство, — наше ли дело?
— А Англия — что говорит?
Ухо выставил:
— Американцы — и те…
Сослепецкий вскочил:
— Ваше превосходительство, — Протопопов так скажет.
И тут генерал со стенаньем, в котором сказались усталость и долгий запой, — трепетавшими пальцами к лысине:
— Знаю-с: не спрашиваю-с!
И — кровавыми жилками сизого носа — в бумаги:
— Политика Франции в сем деликатном вопросе — иная совсем…
С хитрецою:
— С французами, стало быть?…
Битыми окнами дернулся поезд; из поезда грохали.
А генерал — рассердился:
— Меня не запутайте! — цокнул он ножкою в красном лампасе; заперкал, бутылку схватил; и в окошко ей тыкался:
— Армия-с!
Бросили светами мимолетящие окна; и поезд — который — бросался, на фронт: прочесал; и — мигали спокойные стрелки.
Бумажкою серенькой, — в нос Сослепецкому:
— Вот-с… — телеграмма. На фронте — бубукают: рвака пошла.
Телеграммою — в стол:
— Лопанули Россию — да так-с, что кишки ее вылезли; фронт стал — паршивое логово вшей… В полночь тронемся. А-с?… Англичанин погнал поездами… Бифштекс себе жарит… Которая катит дивизия… Кто и вернется, — так…
Налил бургундского.
