лениво трусили, высунув языки и часто дыша. По улицам бегали мальчишки с четвертными бутылями в руках. Бутыли были наполнены зеленоватой и розовой водой.
— Квасу! Клюквенного, лимонного! — кричали мальчишки.
Роман забрался за пушки памятника. Лег в тень на траву и стал смотреть на улицу, на извозчика, который напрасно понукал остановившуюся лошадь.
Недалеко от Романа на камне сидел парень. Лицо парня, давно не бритое и заросшее грязью, было весело. На парне едва держались рваная рубаха и синие крестьянские шаровары. Рядом с ним лежали толстая суковатая палка и мешок. Парень часто поглядывал на Романа. Он тоже следил за извозчиком, а когда тот бросил кнут, подошел и ударил лошадь кулаком по морде, парень не выдержал и выругался.
— Вот сволочь! — сказал он, оборачиваясь к Роману. — Думает, лучше будет. Самого бы так съездить по рылу.
— Не понравилось бы, — сказал Роман. Наконец лошадь пошла. Говорить было не о
чем. Парень достал из мешка хлеб и стал есть.
— Недалеко, верно, живешь-то? — спросил парень неожиданно.
— А вон в том доме, — ответил Роман.
— Большой дом!
— Порядочный.
— А как тебя звать?
— Роман. А тебе зачем?
— Да так, — парень вдруг засмеялся и замолчал, пристально разглядывая Романа.
Роман перестал обращать на него внимание. Задумался. Глядя на пыльную траву сада, он вспоминал, как когда-то здесь гуляли кантонисты и собиралась шайка «Саламандра». Теперь все исчезло. Около памятника по вечерам собирались солдаты, пели песни, тирликали на гармошке.
«Когда-то здесь и Колька гулял с ребятами», — подумал Роман. Где-то он теперь? Писем от него совсем не приходило. Если на фронте еще, то почему не едет домой? Ведь Шурка приехал же.
— Паренек, а нет ли у тебя закурить? — спросил оборванец неожиданно.
Роман вздрогнул. Минуту соображал, потом, кивнув головой, полез в карман. Оборванец взял папироску и чиркнул спичкой. Роман тоже закурил.
— Давно куришь-то?
— А тебе что за дело?
— Значит, есть дело, если спрашиваю, — и парень снова улыбнулся.
«Чего он скалится?» — подумал Роман, внимательно и осторожно приглядываясь к парню.
Оборванец затянулся, пустил струйкой дым и сказал:
— А ведь я тебя знаю.
— Соври лучше, — сплюнув, спокойно ответил Роман.
— И врать не буду, — ухмыльнулся парень. — Не только тебя, а всех родных твоих знаю и, где живешь, знаю. Вон там, на заднем дворе живете.
— Верно?
— Верно.
— А что, брат-то старший вернулся с войны?
— Вернулся, — сказал Роман и разинул от изумления рот. — Ты его знаешь?
— Шурку-то? Еще бы не знать. Вместе росли. Парень словно давился от смеха.
— В кантонистах вместе были? — расспрашивал Роман.
— Зачем в кантонистах? В одном доме, вместе росли.
— Ну, это ты врешь! Я что-то тебя не помню.
Парень захохотал.
— Не помнишь?
— Нет, — твердо сказал Роман.
Тогда оборванец, перестав смеяться, вдруг спросил:
— А Пинкертонов кто тебе давал читать? Не помнишь? А про Наполеона кто рассказывал?
Роман вздрогнул. Приподнявшись, пристально стал разглядывать парня. Парень, чуть улыбаясь, смотрел на Романа. И по этой манере улыбаться, чуть скосив губы, Роман вдруг признал оборванца.
— Колька! — испуганно прошептал он, все еще не веря.
Парень кивнул головой.
— Наконец-то! — сказал он, улыбаясь. — А я уж думал, ты совсем забыл, что у тебя есть брат. Давно слежу за тобой, а ты все узнать не мог. Ну, да и тебя не легко узнать. Вырос тоже здорово.
— Как же ты попал сюда? — спросил Роман.
— Очень просто — где пехом, где на поезде, так и добрался.
— И давно здесь?
— Порядочно.
Роман перевел дух,
— Что же ты домой не идешь?
Колька сидел опустив голову, молчал. Роман решительно вскочил,
— Идем домой, — сказал он. — Мать будет рада как!
— Рада? — недоверчиво спросил Колька.
— Ей-богу, рада. Она ж тебя каждый день вспоминает.
Колька задумался.
— Вот что, — сказал он наконец. — Пока не говори. Скажешь, когда я велю тебе, а пока сбегай домой да принеси чего-нибудь, жрать здорово хочется.
Спустя полчаса Роман лежал на траве и смотрел, как брат жадно ест селедку. Никогда не думал он, что брат вернется с фронта не в новенькой шинели с медалями или нашивками, а исхудавший, обросший бородой, в драных холщовых штанах и в замызганной рубахе.
Колька, словно угадав его мысли, усмехнулся.
— Что, не ждал такого?
— Нет, — сказал Роман.
— Еще бы!
Колька бросил селедку, вытер губы ладонью и, закурив, развалился на траве.
— Я и сам думал, что вернусь домой на худой конец поручиком. Да чего поручиком! Когда удирал, так, честно скажу, думал — генералом буду…
— Генерал, — фыркнул Роман.
— Чего смеешься? На войну-то я зачем подрал добровольцем? Герой нашелся какой!
Колька говорил, словно подсмеивался над собой.
— План был у меня наполеоновский. Доехать до Пскова, а оттуда, думал, прямо в окопы попаду и начну немцев лупить. Пошел на Варшавский вокзал. Денег-то было мало. Решил ехать зайцем в товарном вагоне. Смотрю, стоит состав — вагоны с сеном. Двери закрыты. Я забрался в один вагон через окно, закопался в сено. Заснул. Просыпаюсь — поезд жарит вовсю. Обрадовался. Ехал так трое суток. Вылезти боялся — вдруг останусь? Потом приехали. Выглянул в окно — вокзал большой. Псков, наверно. Дождался вечера, вылез, читаю на вокзале: «Станция Клин». Э, думаю, не доехал. А тут пассажирский подошел. Сел в него — и дальше. А Клин-то недалеко от Москвы был. Ну, и приехал в Москву. Что будешь делать. Ехал к фронту, а уехал, наоборот, от фронта.
Колька потянулся, зевнул и, замолчав, уставился в небо. Роман тоже поглядел на небо. Там, летели клочковатые, как комья ваты, облачка, освещенные заходящим солнцем.
— А дальше?.. — не вытерпел Роман.
— Что дальше?
— Ну, как поехал на фронт?
— Не поехал, а пехом пошел… Два дня шел по тракту, был в Бородинском поле, в Малоярославце был. В Малоярославце деньги кончились. Есть нечего стало. Пошел тогда на базар. Выменял сапоги и опорки, купил булку и в чайную двинулся. Напился чаю. Вышел на дорогу и зашагал.
— На фронт?
