понятно — всем хотелось жить. С десяток солдат из роты Шарипова сбились у подъезда в группу. Почти все при ПК — пулеметах Калашникова. Пару минут ушло на пререкания, согласования и «дележ» пулеметчиков между офицерами «Грома» и «Зенита». И на то, чтобы скучковаться попарно, тройками и определиться — условно и неконкретно — с задачей каждому. Пока рядились чекисты Кувылин и Курилов, выстраивали планы стремительного приступа, «мусульмане» вязались со своими, которые раньше ворвались в здание. Ниоткуда прискакал старший лейтенант Махамоджон Байхамбаев.
— Где командир роты?
— Ранен старший лейтенант Шарипов. И лейтенант Абдуллаев — тоже.
— Тогда слушай мою команду…
«Мусульмане» не были готовы действовать в самом дворце, такая задача перед ними не стояла, поэтому, как вспоминают участники штурма, продвижение было хаотичным. План дворца никто из них не знал, кроме группы кагэбистов — их готовили к захвату. Но в реальной обстановке, как показал бой, проку от «виртуальной подготовки» кагэбистов не было никакого — бойцы хаотично метались, действовали сбивчиво, путано, в суматохе и напряжении схватки теряли своих командиров, те, в свою очередь, — своих подчиненных; группы распались, чекисты были разметаны опасностью и обстоятельствами стычки. Упорядоченного управления задачами, определенными общим замыслом операции и конкретными установками руководителей, попросту не получилось. Чекисты разбрелись, растеклись в смертном водовороте, ровно мальчишки-«мусульмане».
В этой кутерьме, с неожиданно возникающими вводными, которые не присущи исполняемой задаче (и когда ты не готов), разобраться, где твое место в бою, где свой, где чужой, было не просто сложно — почти невозможно. Какие там опознавательные повязки на рукавах! Какие там посулы и призывы: «В атаку… Вперед!.. За мной!» Выручал обыкновенный русский мат — и твердость духа крепил, и страх гнал, и более точного определителя «свой — чужой» в тот момент не нашлось.
Бойцам Шарипова Байхамбаев приказал зачистить первый этаж, действуя сообща с «зенитовцами». По его же команде и вторглись, поддерживая устремления офицеров КГБ Пономарева и Чарыева, и занялись правым крылом коридора — путь к кабинету Амина. Пробивались сложно. Кроме того, что нужно было вести наблюдение за противником, молниеносно реагировать на его огонь, ловко перемещаться, избегая пуль и осколков гранат, надо было еще смотреть под ноги, на бегу жонглируя собой, и все время пытаться сохранять равновесие.
В одной из комнат наткнулись на Турсункулова, возглавившего группу, и дальше продвижение шло вместе с ним. Установка была одна: зачистить снизу, и только наверх, наверх по этажам.
«В этой дерьмовой бойне с трудом определил кабинет, где должны находиться, по указанию Семенова, сейфы с документацией, и, конечно же, сам тиран — Амин, — вспоминал Байхамбаев. — Ворвались, обстреляли. Роскошь там была потрясающая. Никого не обнаружили: ни здравствующих, ни почивших в бозе диктаторов. Офицеры присобачили пластиковую мину, рванули — таким макаром открыли сейф. Что изымали, не знаю, это задача не спецназа. Но выгребали соколики все подчистую, не вчитываясь в содержание, не всматриваясь в форму. У каждого было чисто свое, подчас довольно-таки странное задание. Например, уже после боя по дворцу бегал-сновал офицер КГБ, представившийся из политической разведки, и пытался отыскать кого-нибудь из афганских руководителей. Товарищ этот пребывал, очевидно, при плохой памяти или от страха ему все поотшибало в башке: забывал, с кем общался минуту назад, по нескольку раз приставал назойливо к одним и тем же, выпытывал, вызнавал. Спрашиваю, на кой они тебе сдались? Оказалось, ему следовало их доставить в свою „контору“, чтобы они подтвердили версию о внутреннем перевороте. Нормально, да?..»
Рустамходжа Турсункулов торил с солдатами свой трудный путь, прокладывая его сквозь огонь и полымя, одолеваемый азартом и равнодушием к своей молодой жизни.
«Не один я прорывался, со мной шли в переделку больше десятка солдат из отряда» — оступиться никак невозможно: я, амчикты (непереводимо!), — офицер, пример для них, мне их вести за собой, трястись как бараний хвост, — не к лицу, не подобает. Я-то хорошо знал установку: группа КГБ «Зенит» блокирует первый и второй этажи — они же при выдвижении были моими подопечными, а бойцы «Грома» любыми путями должны были проскочить на второй и исполнить главное — не дать Амину уйти и физически уничтожить его. Но это не было, если так можно сказать, привилегией групп Миши Романова — убить мог каждый, кто первым дорвался бы до Амина, и более того — обязан был это сделать. Таков приказ, касаемый персоны Хафизуллы, а что до всех остальных, то это звучало резко, категорично, очень неожиданно, до чрезвычайности по-бл… и неизлечимо для сознания нормального человека: «Пленных не брать, свидетелей уничтожать на месте, никто не должен остаться в живых».
Слова эти страшные — «никто не должен остаться в живых» — многие участники штурма подтвердят. Приказ им был отдан как непреложное предписание, чисто в духе известной заповеди в известном круге ордена иезуитов: «Finis sanctiflcat media» — «Цель оправдывает средства». Девиз, которому неукоснительно следовали католические монахи, поощряемые знаменитым испанским иезуитом Антонио Эскобаром-и- Мендозой. Он, главный теоретик морали ордена, «родивший» это изречение (или списавший его у Макиавелли или Лоренцо Медичи — по сей день спорно, кто у кого) и развивший самую сатанинскую идеологию достижения цели любыми средствами, вооружил ею в свое время мировоззренцев фашизма и коммунизма. Даже Папы Римские принуждены были осудить некоторые положения Эскобара, а иезуиты позже официально отказались от поддержки его взглядов, тогда как мы оставались ревностными последователями иезуитской казуистической морали. Не думаю, что в «мозговых центрах КГБ» кто-то утруждал себя мыслью о том, что когда речь идет о целях в нравственной сфере, то использование для их достижения любых средств, снятие нравственных ограничений для выбора этих самых средств является абсурдом абсурдов.
Горстка «мусульман», под прикрытием своего дурного безрассудства в силу возврата и под предводительством взводного Турсункулова, только втолкнулась впопыхах в вестибюль, а у входа — страшило в этом своем шлеме инопланетянина.
— Лейтенант Турсункулов. Моя задача?
— Во, молоток, лейтенант! Сколько вас?
— Со мной девять, и еще вон подтягиваются следом.
— Чудненько. Слушай сюда, бойцы. Делай, как я. Сейчас укройтесь, а подам команду, и хором все — за мной. Красиво, с песней… Прорвемся, сука, все равно дойдем, человеки, а?..
«Мужик с виду неповоротливый, как слон в посудной лавке. Но ловок, и было видно — смел до безрассудства. Карпухин, оказалось. Стал он собирать народ окриками, кого можно было скопить для рывка. Ну а потом — „делай, как я“: и пошло-поехало. Без разбору стреляли из автоматов и бросали гранаты во все комнаты, попадающиеся на пути. Скажу, положа руку на сердце, — переворошит былое педагог и эссеист Жиянбой Умаров, один из отчаюг, что вровень шел со всеми и не со своим лейтенантом, — как мы бежали, что ломали и крушили, во что стреляли и кого забрасывали гранатами, я сейчас в деталях не переберу в памяти. В надрыве сил, предаваясь во власть ратной забавы, в тесном тандеме с „комитетчиками“ пихаешь дверь, швыряешь гранату, залетаешь следом и поливаешь свинцом все и вся — без разбора и изучения биографии противника. Если из помещений не выходили с поднятыми руками, то двери выламывались, и в комнату бросались гранаты. Затем без разбору стреляли…»
Когда они ворвались на второй этаж, сопротивление возросло до предела. Куда ни кинься — повсюду роковой исход: строчат и «лимонками» зашибить норовят. В дыму мелькали какие-то фигуры, свои или чужие — не разберешь. Крики, стоны, женский визг, плач детей. Паленым потянуло, горелым — на этаже занимался пожар. Кто-то снизу истошно гаркает, да так громогласно, раскатисто: «Блин, они документы жгут! Не дать, мужики, не дать им уничтожить свидетельства!»
И такая чушь присутствовала. Получалось — лети под огнем, подставляй себя и солдат под пули ради какой-то бумажки, даже если она интересует КГБ.
Особист Байхамбаев, хотя первым из отряда ГРУ влетел во дворец, опасался попасть к шапочному разбору, потому торопился со своими нукерами совершать что-то значимое, преисполненное высокого смысла, героическое, и был не на шутку раздосадован, когда, обработав крыло первого этажа, навострился на верхние палаты и уже ринулся туда с бойцами, а тут прискакал какой-то разгильдяй и решительно преградил им путь:
— Братцы, выручайте, надо движки рвануть!
