адидасовских, — прямо в восторженном взахлебе десятилетиями несут околесицу, повторяясь и повторяясь. Семьдесят девятый год! Кто тогда в Советском Союзе слышал о «Пуме», «Адидасе»? Все носили одежду от «Красного пролетария» или швейной фабрики «имени Розы Люксембург» — советский ширпотреб. Никто из профессионалов-убийц вообще не имел представления о моде. А тут, не зная, кстати, даже значения слова «кутюрье», по трусам определяли — «Адидас»! Умельцы этакие… закройщики и модельеры из Чирчика.
Наверное, прав Володя Шарипов, устав от наговоров, обронивший: «Э-э-э, понапишут ерунды всякой! Я как-то о себе прочитал в одной газете: мол, войдя в комнату, где лежал убитый Амин, я всадил в него автоматную очередь. Полный бред! Люди ведь прочитают, скажут: „Ладно, дворец штурмовал, но зачем было труп расстреливать?“ Или вот написали, что одной из рот „мусбата“ командовал будущий генерал Востротин. Да не так это было: он командовал ротой десантников, которая была придана „мусульманскому батальону“, но в штате батальона рота не состояла. В людях запутались, а трусы фирменные запомнили. Кстати, на Амине были нормальные сатиновые трусы. И еще, кстати, неважно, для кого мужчина трусы надевает, важнее — для кого снимает…
В 2010 году Рустам Турсункулов, получивший „отпущение грехов“ на основании своей принадлежности к КГБ, по-чекистски мило заявит „иноземным“ журналистам: „Да, они погибли (Амин и двое его детей. —
Их, троих, не убили, оказывается, они — „погибли“. Разницу улавливаете?.. И придали земле их тела люди с „чистыми руками“ и непорочными душами — „солдаты, которые не участвовали в штурме…“. И главное: „…вместе с афганскими представителями похоронили их недалеко от Тадж-Бека“. Благопристойно- то как — „похоронили“, да и не просто так, а „вместе с афганскими представителями“! И чего это Рустамходжа не добавил, что „представители“ составили траурный почетный караул, и — скорбели!..
Для правды много слов не нужно: либо да, либо нет. Сколь бы она ни была горька. Чего уж теперь изгаляться, трунить, зубоскалить, да еще и глумиться… Тем более что…
Тем более что шашлык из печени остывал, а Хабиб разжигался. И ладно бы от вина, а то ведь, как виделось мне, — от некой вины, неопределенной, невольной, охватившей его в воспоминаниях. Об этой встрече в Старом городе Ташкента я вам рассказывал. И мне рассказывал Хабибджан, многое, и это вот, замечательное:
— Доклад от Шарипова я принял по полной форме. И смех и грех: вокруг еще нет-нет да и постреливают, а мы, два красавца, навытяжку встали — воинский ритуал совершаем. И руководители тоже замерли по стойке „смирно“ — торжественность соблюдали, событие историческое почтили. Не помню, кто- то разумно предложил войти внутрь, чтобы не „светиться“ понапрасну у входа, не мозолить глаза снайперу противника. К месту и ко времени оказались мы во дворце — следующий акт „действа“ призошел с нашим обязательным участием. Байхамбаев вынырнул из ниоткуда — запыленный, чумазый, злой — и тоже с докладом полез. Уважил свое служебное происхождение и присутствующего генерала-кагэбэшника, с него, Дроздова, начал. Доклад какой-то странный вышел — вполголоса, с многозначительными „бэканиями“ и „мэканиями“, но поняли они друг друга. А тут и сотрудники КГБ подошли и увели в сторону своего генерала, а вместе с ним и нашего полковника Колесника. Недолго совещались, по рации кричали, слышно было — докладывали. Запомнилось, как прихрамывающий офицер открытым текстом кому-то рапортовал о том, что президента убили, и он подтверждает этот факт.
— Хабиб, — перебил я его. — Фамилию „прихрамывающего офицера“ можешь назвать по прошествии времени? — Грех было не проявить любопытство.
— Отчего же нет: Козлов — он и рапорт чинил. А вот кому — не скажу: фамилии не знаю, и знать не хотел, но „на сильный верх“ — это точно. Интуитивно ощущалась уважительная персона на том конце провода, видно было со стороны.
Подошли к Дроздову его одногруппники (хорошо, правда! —
— Хабиб, а почему не Колесник подписывал акт? — напоследок поинтересовался я.
— Да вопрос принципиально не стоял. Приняли где-то там, „в верхах“, решение, что подписывать будут три высокие стороны — участники операции по ликвидации президента Афганистана: представитель от КГБ, от отряда ГРУ и от „афганских официальных лиц“. Генерал-майор Дроздов был старшим над бойцами КГБ, я, майор Холбаев, — над „мусульманским батальоном“, а афганцы — это те, кто оказался в данный час событий под рукой у… Не скажу тебе: у кого под рукой, потому что не знаю, кто придумал „Акт о смерти диктатора“. А Колесник осуществлял общее руководство, и его функции не предусматривали „индивидуальной конкретики“ за вынос известного тела вперед ногами.
— Акт писали на месте? — Язвительная шпилька с моей стороны.
— А как же — на барной стойке, смахнув локтем кровищу жестокого тирана. — Ироничности в его ответе было больше, чем вина в стакане. — Акт этот нам из посольства привезли. Я не хочу сказать, что им занимались дипломаты; наверное, дело в пишущей машинке. И, наверное, у кагэбэшников печатная машинка поломалась. Так мне сказал, по крайней мере, Колесник: не о КГБ, а о посольстве. Что еще интересно: фамилии подписантов не проставляли в заготовке. Спросил у Колесника: почему отсутствуют фамилии, ведь мы, кто будет подписывать, осведомлены. Вижу, Василь Васильевич смутился изрядно, но справился с собой и произнес: „Скажешь тоже. А вдруг кого-то ранят или, не приведи Господь, убьют? Афганцы же будут в штурмующих машинах. Понимаешь?“ Что тут было не понять…»
Вот и я повторяюсь вслед Холбаеву: «Что тут было не понять…» Ничего не было случайным в убийстве Хафизуллы Амина. Он настолько был уже трупом со дня принятого решения членами Политбюро о его судьбе, что, зная единственно приемлемый исход и нисколько в том не сомневаясь, впрок запаслись «Актом о смерти». Тридцать лет отскакали из глубин истории, а об этом «Акте» — неизменно-устойчивый молчок. И вот что еще интересно: кто из присутствующих «подписантов» выступал в роли, скажем, того же прокурора или врача? Поясню. После приведения в исполнение смертного приговора, согласно законам и установлениям, действовавшим в СССР, наступал следующий порядок действий.
Итак, казнь состоялась. Врач фиксирует наступление биологической смерти. Прокурор, руководитель специальной группы (расстрельной команды), и врач подписывают заранее составленный акт. Этот акт является главным учетным и отчетным документом, на основании которого впоследствии делаются соответствующие справки для суда, вынесшего смертный приговор, и загса, для оформления свидетельства о смерти. Опять же, интересно, в нашем с Амином случае суд — это КГБ или Политбюро ЦК?
Акт о приведении в исполнение смертного приговора вместе с актом о захоронении, а также другими документами, относящимися к процедуре смертной казни, подшиваются к личному делу казненного и передаются на хранение в архив МВД. В нашем случае — в КГБ, это — вне всяких сомнений… Так в какой роли выступил их представитель, генерал Дроздов: прокурора или все же руководителя специальной группы — расстрельной команды?..
С майором Сатаровым я встретился после декабрьских «штурмовых событий» в Ашхабаде. Служил Анвар замполитом 163-го мотострелкового полка 61-й учебной дивизии. Мы его с редактором газеты майором Поваляевым Юрием Андреевичем атаковали вопросами. Юра брал интервью, я присутствовал, с нетерпением ожидая окончания этой извечной и скучнейшей канители. Юра Поваляев в журналистике был травленый волк, на интервью собаку съел, быстро свертел это дело и, закрывая с явным удовольствием
