Малышев кивает в сторону Денисова, интимно хихикающего с какой-то дамой в противоположном конце зала, — Хотя, с Олегом мы тоже как-то на новогоднем утреннике вокруг одной елочки скакали. Он был мушкетером. А я, знаете ли, зайчиком.
Ариадна смеется, оценив шутку. Зайчик из долговязого Малышева — ну просто никакой!…
Впрочем, тогда он долговязым не был. Он был маленьким, и в шапочке с непомерно большими ушами смотрелся, судя по фотографии, трогательно.
Рядом с ним на фотографии стоял и мушкетер — с нарисованными усами и бородкой, в грамотно сшитом костюме и даже в шляпе с перьями. Бог знает, из чего их сделали. Хмурый, не по годам серьезный. Они не дружили тогда, да и не могли дружить — Олегу было двенадцать, зайчику Сереже — всего четыре.
Знакомы были их матери — когда-то, в студенчестве, считались подругами. Потом навалилась работа, появились мужья, дети, женщины виделись все реже… Словом, обычная история непрочной женской дружбы. Мама Олега доставала билеты на кремлевскую елку, однажды предложила билетик и Малышевым. Там и была сделана фотография.
Родители Сергея, не имея особых связей, жили скромно и звезд с неба не хватали: мать преподавала право в сельскохозяйственном институте, отец там же читал лекции по истории КПСС. Олегу в смысле родительских связей повезло больше: отец занимал хоть и скромную должность, но не где-нибудь, а в комитете по военно-техническому сотрудничеству при министерстве внешнеэкономических связей.
Папины знакомства помогли Олегу без труда поступить в МГИМО на внешнеэкономические отношения, где блистали отпрыски элитных советских семей. Сергей же вместе с Сашкой Денисовым учились в вузе тоже не последнего разбора, но все же попроще — в Московском финансовом.
После института, отработав по распределению два года во Внешэкономбанке и отупев от чиновничьей рутины, Малышев с Денисовым заозирались в поисках работы поживей и поденежней. Шел девяносто первый год, страна нерешительно примеряла на себя рыночную экономику. Слова «частная собственность» перестали быть запретными, и эти слова очень нравились двум молодым клеркам из Внешэкономбанка. Но чтобы начать свое дело, нужны были деньги. Денег не было и их следовало заработать.
«Пойди к тете Нине, — посоветовала мать, — Ее Олежка какую-то фирму открыл. Может, найдет тебе место»
Сын тети Нины показался Сергею необычайно взрослым и мудрым — ему уже стукнуло тридцать четыре. Около часа они поговорили о том, о сем, обсудили последние политические события, каковые уже получили название августовского путча, поприкидывали, чего ждать от нового президента… На прощание Олег пообещал подумать, что он сможет Малышеву предложить.
Сергей вернулся домой, чувствуя себя униженным. Он был уверен, что ничего ему Старцев не предложит — слишком уж тонка и слаба ниточка, их связующая, на что преуспевающему Старцеву сын маминой знакомой?… Но через две недели Олег позвонил сам и кое-что предложил. Да такое, что у Малышева дух захватило…
— Сережа, — Ариадна осторожно проводит по его рукаву острым ноготком, — Музыка кончилась.
Спохватившись, Малышев останавливается и целует даме сердца ручку — долго, со значением.
— Душновато, — вздыхает дама, — Пить хочется…
— Так пойдемте, чего-нибудь выпьем, — галантно предлагает Малышев.
— Олежек, — Анне, наконец, удается поймать вечно исчезающего мужа, — поди сюда на минуточку!
Олег подходит — бодрый, взъерошенный. Нет, ей определенно не нравится его вид.
— Все же что-то случилось, — то ли спрашивает, то ли утверждает она.
— Ну, с чего ты взяла? — мягко удивляется он — тем, самым волшебным из своих голосов, которому она никогда не может противиться.
— Ты говорил с Железновой, со Щегловым, с Шевелевым. Ты даже сейчас умудряешься работать.
— Я всегда работаю, Анюша…
— И потом, я должна тебе сказать… Только не смейся, ладно? Я вчера была у гадалки…
— Что?!
Старцев потрясенно смотрит на Анну. Он привык считать ее абсолютно трезвомыслящей женщиной, чуждой всякого рода женским суевериям: она не читает астрологические прогнозы, не верит в приметы и никогда не гадает.
— Да. Не перебивай, пожалуйста. И она мне сказала…
— Какая гадалка? Как ты к ней попала?
Немного поколебавшись, Анна все же сознается:
— Меня Зоя отвела.
Ага. Понятно.
Зоя Миркина, приятельница Ани по консерваторским годам, была в доме Старцевых гостем редким, но удивительно неприятным. Она привыкла смотреть на бывшую подружку свысока, как на потерянного для жизни человека. Единственная наследница известной музыкальной фамилии, подававшая изрядные надежды, Аня в самом начале многообещающей карьеры вдруг взяла да и вышла замуж за какого-то министерского хлыща. И, забросив музыку, с головой ушла в семейную жизнь — в жизнь мужа и детей.
То, что министерский хлыщ спустя годы стал влиятельнейшим бизнесменом, то, что свою семью Анна считала счастливой и крепкой, а жизнь — удавшейся, значения не имело. Ибо, по мнению Зои Миркиной, в Аниной судьбе не было главного — настоящих страстей и творческой самореализации.
У Зои-то было все. Муж-саксофонист, профессиональный алкоголик, изгнанный из всех приличных коллективов столицы, играл по кабакам, пропивая заработанное и регулярно устраивая жене опереточные скандалы на почве ревности. Детей не случилось. Сама Зоя служила в Московской областной филармонии — пилила виолончель в глубине оркестра. Но зато у нее была творческая самореализация и целый штат любовников — мачо в концертных фраках. Жизнь, значит, удалась.
— Ну за что ты так ее не любишь? — укорила Анюша ласково, — Она просто не очень умная женщина, да к тому же такая несчастная…
— Аня, она не просто несчастная. Она активно несчастная, агрессивно несчастная. И ты напрасно ее жалеешь — такие завистливые злобные дуры…
— Олег!…
— …обязательно кусают руку, которая пытается их погладить!
— Олег, подожди. Бог с ней, с Зойкой. Я о другом. Та женщина, гадалка — я не собиралась гадать, я пошла просто за компанию — но она сама ко мне обратилась, она сказала мне, что в нашей семье будут большие перемены…
— Что, Любашка сделает тебя бабушкой? — усмехнулся Старцев.
— Тьфу на тебя! При чем здесь Люба… — Анна пыталась сосредоточиться. — Она сказала, что у тебя будут большие неприятности в бизнесе. Что ты можешь потерять что-то очень для тебя важное и нужное. И что… что у нас в семье будут из-за этого… в общем, что-то произойдет. И я бы, конечно, просто забыла эти ее слова, но ты сегодня так странно себя ведешь…
Старцев молчал, глядя в пол. Теребил пальцами нос. Эта дурная привычка проявлялась только в одном случае — когда он напряженно что-то обдумывал. Что-то, не слишком радостное.
— Вот что, Анюша, — заговорил он, наконец, — В бизнесе всегда бывают неприятности. Каждый день. Маленькие или большие — это уже другой разговор. И всегда есть риск что-то потерять — тем более, в нашей стране с ее идиотским законодательством. Потерять все я не могу. Разве что, Нью-Йорк будет уничтожен пожаром, Швейцария взлетит на воздух, а Россия уйдет под воду как град Китеж. И даже если я потеряю что-то, сколь бы важным не было это что-то для моего бизнеса… — он взял ею за руку, посмотрел в глаза, — Неужели ты думаешь, что это как-то скажется на нашей с тобой жизни?
Ах, голос, голос любимого мужчины! Даже спустя двадцать лет после первых свиданий у Анны замирает сердце от этих звуков — сладких, проникновенных…
— Боже, какая сцена! — гудит вдруг над ухом треснутое контральто, принадлежащее высокой и вместительной даме, — Взгляни, Тимофей! Воркуют, как голубки!
Невыразительной наружности человек, названный Тимофеем (муж просторной дамы и один из членов кабинета министров) расплывается в умильной улыбке. Старцев что-то отвечает, немедленно затевается разговор о не значащем и приятном.
