сиськи — я бы не растерялась!», — за что и получила по лбу газетой.
И вот вчера, после очередной встречи, когда прощалась с Сергеем у подъезда, ее увидел Макс. Макс, оказывается, позвонил к ней домой, узнал, что Насти нет, и будет не скоро, приехал и просто сидел на лавочке у соседнего подъезда. Ждал. И дождался.
Как он кричал, боже мой, как он кричал!… Она никогда не видела его таким — красным, со вздувшимися на лбу жилами, орущим, как базарная торговка… Да полно, Макс ли это, милый родной мальчик?…
Он кричал, что банкир ее все равно бросит. Натешится и бросит. Что ничего в нем нет, кроме его денег. Что он не хочет в это верить, но приходится все же признать: она, Настя, из тех безобразных женщин, для которых только деньги и важны, а истинные чувства, проверенные временем и невзгодой, только пустая игрушка. Так и сказал — «пустая игрушка». Бред какой-то…
Она пыталась сказать ему, что все совсем не так. Что Сергей — не зажравшийся барчук, готовый скупить все на свете. Что с ним просто легко и весело, и почему нельзя хоть немножечко, хоть месяц, тоже побыть веселой и легкой, не став при этом продажной тварью?… Она пыталась сказать, что Сергей — не соперник Максиму, потому что Максима она любит, и никакого другого счастья не надо ей…
Макс не слушал. Его голос срывался на визг, он был безобразен. Как же он был безобразен! И когда он выкрикнул, наконец: «Наворовал, и думает, ему теперь можно все!» — она поняла, что ничего и никогда не сможет ему объяснить.
Он повторял то, что говорили старухи-соседки, уборщица в институте, вечно пьяный дворник в их дворе. Но Макс — он не старуха, не уборщица и не пьянь. Он образован и молод, он интеллигент в тридевятом поколении, он вырос на правильных книжках. И сказанное сказано было не по глупости. И даже не из ревности — от чувства собственной ущербности сказано было, от зависти…
Она могла бы возразить ему, что было у него перед блистательным банкиром Малышевым преимущество. Может, всего одно — но существенное. Он, Максим, ее Максик, ее золотой мальчик — он родной, свой, близкий. Ее детство, ее юность, ее семья. У них одно дыхание, и никто, никто не в силах разделить их — кроме них самих, кроме него самого…
Но многодневные его подозрения и намеки, растущая в нем тупая агрессия изменили Максима. Настя не узнавала в орущем человеке, жалком и страшном, того, кого привыкла любить и без которого не мыслила своей жизни. Он стал другим, и виноват в этом был не Сергей. Не было бы этого богатого и веселого человека — случилось бы еще что-нибудь, рано или поздно. Рафинированный мальчик, не сумевший не примениться к жизни, не смириться с этим, превращался в озлобленного завистливого плебея, и Сергей оказался лишь катализатором процесса.
И когда Максим умолк, наконец, выдохшийся и обессиленный, она не стала оправдываться. Сказала ему: «Уходи. И никогда не возвращайся».
А теперь вот плакала.
Макса жалела? Себя?… Может, Максим и прав. Может, Сергею просто нравится добиваться своего, и, едва получив желаемое, он тут же потеряет к нему всякий интерес. Она не знала еще, нужен ли ей Сергей. И нужна ли она ему. И выйдет ли у них что-то большее, чем краткий необременительный роман. Одно было понятно: Макса у нее больше нет. Но — странное дело! — совсем не это разрывало ей сердце.
А что же тогда? Отчего слезы? Может, от того, что непонятно было, как, лишившись привычного, жить дальше. А может, во всем виноваты были пресловутые девичьи нервы.
— … Ну вот. И она его прогнала. И сказала, чтобы больше не приходил. — девчонка говорила шепотом, стараясь не разбудить старшую сестру, задремавшую после богатого на переживания дня, — И так плакала потом…
— Жалеет, что прогнала? — голос предательски дрогнул.
— Не-е-ет! — судя по интонации, Катя даже возможности такой не допускала, — Вы что!… Раз она сказала, значит, подумала сначала. Она всегда сначала думает, потом говорит, — и девочка хихикнула.
Что ж, заполучить в сообщницы младшую сестру — большая удача. Позвонив Артемьевым и нарвавшись на Катю, немедленно выложившую последние семейные новости, Малышев понял, что не ошибся в девчонке. Она на его стороне.
Сердце колотилось. Да, конечно, Настя подумала. Она умница. Она подумала и все поняла. И сделала выбор. Правильный выбор, молодчина!…
— А у нее день рожденья скоро… — протянула Катя старушечьи-скорбным голосом. — Прямо не знаю даже, чем ее развеселить. Просидим весь день рожденья вдвоем, как не знаю кто…
— Это фигня, — ответил Малышев радостно, — Об этом не думай. День рожденья я беру на себя. Уж что-что, а веселить я умею.
— А я? — испугалась девочка. — А меня что, не возьмете?…
— А куда ж без тебя?…
…Закончив разговор, президент Росинтербанка Сергей Малышев вскочил с кресла, вышел на середину кабинета и сделал невообразимое: встал на руки. Из кармана пиджака немедленно выпал бумажник, посыпались какие-то визитки, звякнула о пол монетка, упала и покатилась ручка. А Малышев прошел на руках до стены белыми шкафами, потом обратно, и только у стола покачнулся и встал на ноги. Элегантная прическа банкира растрепалась, галстук оказался на левом плече, красным горела физиономия, но в целом же Сергей Константинович выглядел счастливым человеком.
День за окном гас. Он посмотрел на часы — без четверти восемь. Хороший выдался день, замечательный. Только одно дело осталось незаконченным, и он им сейчас займется. Через пять минут он должен быть у Старцева, чтоб вместе посмотреть документы, подготовленные Славой Волковым. Надо обсудить условия продажи «Ярнефти».
16
Группа работала в Байкальске вторую неделю.
В первый же день выяснилось, что в гостинице, куда заселили москвичей, для работы нет никаких условий. Во-первых, не хватало свободных мест, так что растерянная администраторша предложила московским пиарщикам «дополнительные кроватки» в номера, и без того тесные. Привычные к разъездам и экстремальным условиям поворчали, но смирились — не на курорт приехали, в конце концов. Но немедленно выяснилось, почему не было в гостинице свободных мест: вся гостиница, с первого этажа по последний была забита приезжими технологами.
На четырнадцать кандидатов в губернаторы приходилось не менее тридцати предвыборных команд, большей частью, иногородних. По российским меркам вовсе не нонсенс: сначала вокруг кандидата кучкуются доверенные люди, образуя первую команду, потом кандидат спохватывается и приглашает иногородних специалистов — профессионалов предвыборных технологий, — и образуется вторая команда, затем организуется официальный штаб, куда идут с жалобами старушки-избирательницы — и там складывается третья команда… За время предвыборной подготовки, длящееся от двух месяцев до полугода, эти команды умудряются перессориться между собой, помириться, найти виноватых и выгнать, спохватиться и принять их назад, обнаружить в своем штабе шпиона соперника, поделиться на группки бесконечное количество раз…
Сейчас же официальная борьба за губернаторское кресло в Байкальске только начиналась, и предвыборных штабов было не так уж много — по два-три на кандидата.
Гостиницу заполонили специалисты. Из Москвы и Питера, Новосибирска, Екатеринбурга, Челябинска, Белогорска. Политологи и социологи, рекламисты, знатоки нетрадиционных технологий, штатные пиарщики ведущих агентств; криеэйтеры, райтеры, дизайнеры, компьютерные гении, телевизионщики и газетчики, магистры «листования», велеречивые агитаторы и серенькие, неприметные в толпе распространители слухов, седовласые ветераны, съевшие собаку на советской еще пропаганде, и новички, доктора общественных наук и вчерашние студенты, те, кто работает год за годом в единой связке и те, кто собрался на предвыборную шабашку, чтоб потеряться потом…
По коридору невозможно пройти, чтоб не подслушать профессиональных секретов. Тонкие двери номеров не держат звук, и слышится отовсюду:
— …На какое время запланирован видеотренинг? Как на второе, если тридцатого у нас первая встреча с избирателями, а кандидат два слова связать не может?!…
— …Петров оттянет голоса? Петров оттянет?! Шлюху на вокзале он, может, и оттянет, но не голоса…
