На крыльце стоял березовский герой-любовник в белом свитере, курил и внимательно смотрел, как я приближаюсь.
– Не повезло? – участливо улыбнулся он, глядя, как я счищаю о ступеньки комья рыжей глины, налипшие на ботинки.
Я что-то хмыкнула в ответ.
– Простите, а что, если не секрет, вы собирались делать на свалке? – поинтересовался он.
– На свалке? – Я растерялась. – Я не на свалку… Я думала, там река…
Он засмеялся:
– Там свалка – вон, видите, бакланы летают?.. А за ней кладбище, оно давно заброшено. Не думаю, что это удачный маршрут для прогулок.
– А где же река? – уныло спросила я.
– Там. – Он махнул рукой в противоположном направлении. – Но она еще не вскрылась. Слушайте, идите в дом, вы простудитесь!..
Я переоделась, потом долго отстирывала в умывальнике джинсы и колготки. Джинсы так и не отстирались, остались навсегда чуть заметные рыжеватые пятна. Очень въедливая попалась глина.
Комнатка в Березовом у меня была крохотная, бедно обставленная, полная какого-то почти деревенского уюта – из-за тонконогой старомодной мебели, из-за деревянной крашеной обивки стен, из-за белого неба и черных ветвей в окне.
Я залезла в постель, намереваясь согреться и погрустить, но в дверь постучали. Стучал герой- любовник.
Дождавшись моего «войдите!», он вошел – и робость, с которой он заглянул в комнату, сообщила что-то мальчишеское его улыбке. Он многословно извинился за вторжение, помялся, дождался предложения присесть и сел на худосочный шаткий стул осторожно, будто боялся его разломать. Он даже не пытался найти для знакомства благовидного предлога, просто сказал, что его зовут Андрей и ему скучно в Березовом.
– Зачем же вы сюда приехали? – удивилась я.
– А вы? – удивился он.
Я пожала плечами и объяснила причину своей ссылки. Это его рассмешило. Сам он сидел в Березовом третий месяц, потому что путевки дешевые, кормят вкусно, в комнате тихо и можно работать.
Он, видите ли, был писателем. Настоящим писателем, регулярно издававшим книги в твердых красочных переплетах. Андрей писал детективы – я детективы не читала. Он сказал, что на днях выходит его шестой роман, что он уже известен среди знатоков жанра; я решила, что он врет.
На ужин мы явились вместе. Население пансионата продолжало безмятежно чирикать – слишком безмятежно, чтобы это было естественным. Мы разошлись за свои столики, и мне показалось, что если кто-нибудь попытается сейчас между этими столиками пройти, непременно упадет, запнется о ту ниточку, что тугой тетивой натянулась между нами.
На ужине мне стало нехорошо. Подали сырники с повидлом, я не почувствовала вкуса, а нежная творожная плоть царапала мне горло и падала в желудок обломками кирпича. Я выпила два стакана чаю, но все сильнее хотелось пить и все сильнее болело горло.
После ужина Андрей предложил зайти к нему в гости, чтобы посмотреть… я не разобрала, что нужно было посмотреть, но это было не важно. Я согласилась.
Он оказался запасливым парнем – в шкафу смирно ждала своего часа бутылка сладкой «Карелии». Я могла бы повеселиться над предусмотрительностью березовского казановы, но мне было лень и очень хотелось спать. И едва мы выпили по глотку («…ты знаешь, это очень своевременная встреча, все так кстати – ранняя весна, грустное голое поле перед глазами…») – глаза мои немедленно закрылись.
– Ты на ходу спишь, – услышала я его улыбающийся голос. – Устала, что ли? Бедная…
Голос приблизился. Я сидела в кресле, уронив на плечо голову, и пыталась улыбаться – мол, не сплю, мол, все слышу. Он подошел ближе, опустился рядом, что-то говорил, продолжая улыбаться и тихо, как в забытьи, перебирая мои пальцы. Потом потянулся ближе, я чувствовала, что настал решительный момент, но сил реагировать не было. Голос все приближался, губы легко коснулись моей щеки, потом еще раз – но уже по-другому, внимательно и озабоченно, – потом притронулись ко лбу.
– Слушай, у тебя температура, – голос был встревожен, – ты простыла, что ли?
Не помню, как я оказалась в своей комнате, как оказалась рядом со мной медсестра. Ненадолго сознание вернулось, чтобы зафиксировать попытки протолкнуть в меня несколько таблеток. Я проглотила их, как пригоршню морских мин, потому что даже вода была колючей, и заснула снова.
Окончательно я пришла в себя только через сутки. Никаких последствий, как будто я и не болела вовсе. Смутно помнилось появление в моей комнате Андрея, но может быть, мне это приснилось.
За завтраком я Андрея не нашла, зато его соседки по столику напали на меня, осведомляясь о здоровье. Оказывается, Андрей накануне устроил всему пансионату продразверстку, клянча у березовских старушек аспирин.
– Завтрак сама ему отнесешь? – поинтересовалась одна из тетушек.
Оказывается, соседки (из личных симпатий или от привычки о ком-то заботиться) носили молодому писателю завтрак, во время которого он спал, и ужин, во время которого он работал. Я не стала уточнять, почему должна относить скользкую овсянку сама, а взяла тарелку, стакан с чаем и отправилась к Андрею. На стук никто не ответил, дверь была не заперта, и я вошла.
Он спал, раскинувшись на кровати, как пьяный богатырь у дороги. Что-то отчаянное, театральное и трогательное было в его распахнутых руках, в бессильно упавшей на подушку буйной головушке. Я позвала его по имени. Он не услышал. Я осторожно поставила завтрак на стол.
На столе стояла маленькая печатная машинка, старая и облезлая. Стеклянный поднос, на котором полагалось находиться пожелтевшему графину с четой мутных стаканов, превратился в пепельницу, полную окурков, задушенных с особой жестокостью. Растрепанная пачка листов, отпечатанных, пересыпанных пеплом, лежала рядом.
Андрей не двигался, дышал ровно и спокойно. Я присела на стул и взялась за рукопись.
Это была середина некоего романа. Герои отдыхали на пляже. «Он вошел в море. После шторма вода оставалась холодной, ледяные волны бились о стройное мускулистое тело…» Через две страницы это самое тело уже прижималось к «дрожавшему, как в горячке», телу героини. Я хихикнула.
Скрипнула кровать, я поспешила оставить рукопись в покое, листы рассыпались по полу. Стройное мускулистое тело Андрея село в кровати, уставилось на меня и спросило быстро и хрипло:
– Ты что тут делаешь?
Я пожала плечами. Андрей странно на меня посмотрел и наконец улыбнулся, окончательно просыпаясь.
Были прогулки по берегу реки, еще закованной в лед, но вот-вот грозящей ожить. Потом был сам ледоход, глыбы льда, сине-зеленые на изломе, треск и грохот отламывающихся и прочь уносящихся льдин.
Окончательно стаял снег, подсохли дорожки. Андрей работал вечерами, я слушала радио в своей комнате, потом приносила ему ужин, потом завтрак. Так прошли две недели. Мы сделали вид, что забыли тот вечер, когда я так легкомысленно оказалась у Андрея в гостях и моя летучая жульническая простуда помешала нам, словно судьба пригрозила пальчиком: а вот этого не надо!
Роман Андрея двигался к концу. Он утверждал, что давно не работалось ему так быстро и легко. Мы решили это дело отметить.
Мы пили сухое вино прямо на воздухе, на еще влажной лавочке, пристроившейся у спуска к реке, откуда видно было землю вокруг нас на много километров – рощу в ложбине, ровное бурое поле, розовую коробку пансионата, несколько бледных строений рядом с ней.
– Странная ты девчонка, – сказал Андрей.
Мы замерзли сидеть на лавочке и теперь стояли рядышком, глядя на несущуюся внизу реку. Он прижат меня к себе спиной, обхватил руками за плечи, чтобы согреть. Моя макушка доходила ему до подбородка.
– Это почему?
– Не знаю… С тобой вроде бы легко, ты многое понимаешь. И при этом у тебя иногда такие бывают
