— Знаешь, а никакого помещика Зайцева тут поблизости не живёт, да и не ходят барские дочки по сёлам пешком, без нянек и охраны.
— И что с того? Я же чувствую, что понравилась вам.
— Точно?
— Ода-а…
— А чем чувствуешь?
— Животиком, куда мне упирается ваш… — Тут она опустила глаза и вздрогнула, поняв, что это пистолетный ствол.
— Ты… ты не сделаешь этого.
— Запросто!
— Ты не посмеешь! Ты и без того восстановил против себя очень многих влиятельных лиц… — прошипела ведьма, а я в очередной раз поразился разнообразной красоте личин, под которыми к нам может подкрадываться смерть.
Искажённое злобой истинное лицо этой дамочки было более чем неприглядное. Фактически передо мной стояла сейчас костистая злобная девка с неровными рыжеватыми патлами и пёсьим рылом в рябинах и пигментных пятнах. Зловонный собачий дух из её гнилостной пасти добивал окончательно…
— Не ходи на старое кладбище, Иловайский! Не тревожь тех, кто там лежит…
— Могилы осквернять не собираюсь, покой умерших нарушать тоже не намерен. А ты хорошо обо мне осведомлена.
— Старалась — «Красавица» обнажила в оскале неровные жёлтые клыки, и я большим пальцем, не глядя, взвёл курок.
— Ухожу, ухожу… Хотела поближе тебя узнать, да, видно, не сегодня. Ха-ха… — Ведьма медленно отступила назад, высоко подняв руки, чтоб мне это было видно. — Но мы ещё встретимся, правда? Когда- нибудь ночью ты будешь сладко спать, а я неслышно подкрадусь, поцелую в губы и…
— Трудно будет подкрадываться прихрамывая.
— Это кто же тут хромой?!
— Ты!
Выстрел грохнул почти в упор. Пуля едва задела край её платья, но магическим зрением я отлично видел, как серебро расплющило нечисти сухую коленную чашечку. Фальшивая красавица Фифи взвыла дурным голосом, опрокинулась навзничь, а через мгновение из наших ворот, припадая на заднюю лапу, вылетела плешивая рыжая сука с отвисшими сосцами и пеной в уголках пасти…
— Может, проще было сразу пристрелить, как увидел? Эх, моё милосердие меня же и погубит. — Я задумчиво посмотрел в дуло пистолета, перезарядил его, а несколькими минутами позже с рыбалки вернулся Прохор. На уху он всё-таки надёргал, так что настроением сиял, как медный таз для варенья. Мой рассказ о ведьме выслушал вполуха, видимо, ему такие чудеса были не в диковинку.
Впрочем, оно вполне могло оказаться и правдой, многие казаки в нашем полку нешутейно трепались меж собой о том, что первая жена моего денщика была настоящая крашеная ведьма из-под Конотопа. Якобы именно из-за неё он ушёл на войну, а по возвращении застал удивительную картину: его дражайшая супруга в ту же ночь вышла из хаты в одной сорочке. Он встал и бросился к окну, своими глазами увидев, как она взмывает из-под плетня в звёздное небо на лохматом чёрном козле. Вернулась лишь под утро, сытая, весёлая, но только в хате её уже ждали и волостной пристав, и батюшка, и станичный атаман. А у нас на Дону с ведьмами разговор короткий — в мешок с камнями, да и в реку! Но, может, и вся эта история просто брехня…
Кстати, сам Прохор от моих расспросов на семейную тему обычно отшучивался:
— Нам жена не нужна! На хрена нам она? За женой и тёща, и родни — роща, да ещё дети, и ты за всех в ответе, а сам в их власти… Тоже мне счастье?.*
Но пару раз я ловил его грустящим у походного костра, когда другие станичники вспоминали дом и любимых, он тихо вздыхал:
— Эх, судьба казачья — горькое безбрачие…
В свете моих последних знакомств мне на миг показалось даже, что его судьба в чём-то схожа с судьбой того же Вдовца. Но у нас не принято лезть в душу. Захочет — сам расскажет, а нет, так принимай друга таким, какой он есть. Не суди и не береди раны…
Мы уходили порознь, разными дорогами, чтобы избежать лишних пересудов и ненужного интереса. Отдельное дядюшкино разрешение на этот раз не требовалось, он и без того отлично знал, куда я направлюсь ночью, как и то, что моя бородатая нянька одного меня не отпустит. Всё правильно, я бы и сам в одиночку на кладбище не попёрся, нет в том ни радости, ни азарта, ни интереса, уж поверьте на слово.
Встретились уже в заранее оговорённом месте за околицей. Опытный казак взял с собой дагестанский кинжал, охотничье ружьё и нагайку с вшитой в конец свинцовой пулей. Один удар такого «кистеня» на полном скаку шутя проламывает череп волку, а человека валит с ног, как войлочную куклу. При хорошей сноровке седые станичники выходили с одной нагайкой на французские или турецкие пикеты, выбивали оружие и брали стукнутого врага в плен бескровно. Плеть для казака — символ смирения и чести!
Недаром и по сей день одним из самых суровых наказаний у нас считается порка на кругу — всего десять ударов, а память на всю жизнь. И не только из-за рубцов на спине, в первую очередь из-за стыда…
— Куда движемся, ваше благородие?
— На старое кладбище, в ту часть, что примыкает к перелеску. Там у знакомой могилы нас должны ждать Моня и Шлёма.
— Нешто с этими кровососами брататься будем?
— Не совсем, мы просто наймём их как профессионалов в своём деле, — по ходу разъяснял я, — пусть порыщут там-сям, укажут нам нужные места, где есть раскопы, датируемые двенадцатым-тринадцатым годом. Их и отмечаем. Нужно найти нетронутую могилу, в которой хранятся забытые сокровища трёх наполеоновских гвардейцев.
— А сами бы не нашли? — недоверчиво хмыкнул Прохор, — Ты ж характерник, неужели б не почуял, когда над нужным местом проходишь? Небось твоему взору все клады под землёй открыты…
— Видимо, я ещё не такой прозорливый характерник, как хотелось бы. На меня оно накатывает иногда и откатывает так же, без предупреждения. К тому же на карте прописано, что могила охраняется неким иностранным заклятием…
— То есть, ежели что, стало быть, упырей твоих первым делом разорвёт, а не нас? Это другое дело, это и по справедливости и по-божески будет!
— Нет, их задача — только найти. Обезвреживать и раскапывать будет… даже не знаю кто…
— Катерина твоя?
— Она не моя, — довольно жёстко оборвал я, и денщик понимающе промолчал.
Освещённое луной кладбище было удивительно красиво. Серебряный свет придавал покосившимся крестам и могильным холмикам какую-то удивительную прозрачную прелесть, словно бы они были сделаны из стекла или хрусталя. Хотелось присесть хоть под той вон печальной берёзой, привалиться спиной к мерцающему стволу и, внимая завораживающему стрекотанию кузнечиков, думать о вечном, бескрайнем и непостижимом…
О промысле Божьем, о перевёрнутом небе, о манящих и ласковых звёздах, да о чём угодно! Кроме, разумеется, двух толстых фигур, деловито дожидающихся нас у дороги, словно два бдительных суслика, вставшие на задние лапки.
Ну вот и прибыли, всем привет!
— Здорово вечеряли, братцы, — с поклоном поприветствовали нас упыри.
— Родня, мать вашу, — скорбно покачал головой Прохор, но заводиться не стал и никого не тронул.
Я кивнул обоим, пожал руку Шлёме и собрался ещё раз бегло изложить тайную цель нашей миссии, но не успел. Началась псевдоинтеллигентская сцена покаяния…
— Иловайский, ты… ты не сердись, а? Сам не знаю, что на меня нашло, голодный был, наверное. Я же
