перепуганный заяц. Щипало немилосердно, словно бы мне плеснули под веко чистого спирту или сунули горящую спичку. Но когда я кое-как проморгался, протёр глаз кулаком и слёзы смыли жжение, то…
Силы небесные, что это?!
Я вдруг увидел ту же самую девушку как будто размытой, а внутри её чёткий чёрный силуэт крючконосой старухи-ведьмы! Она отчаянно пиналась, отбиваясь от двух высоких парней, внутри которых угадывались знакомые черты моих упырей! Вот те на…
Я закрыл левый глаз — теперь были ясно видны красивые личины всей троицы. Закрыл правый — а вот левым я отличнейше видел их в истинном облике, без всяких личин! Если же смотреть обоими глазами, то полученная картинка размывалась надвое, но зато сразу становилось понятно, кто за кем прячется…
— Слышь, ты чё наделала, корова лишаистая?! Он ить теперь нас как есть видит!
— Упс… — по-иноземному извинилась девушка. — Чё, и впрямь попала, чё ли? Ну уж простите старую, не по злобе, а по прихоти случайной голодной слюной не промахнулася. А может, оно у него само пройдёт? Я б тогда отвлекла, вы напоили, да все вместе и воспользовались, ко всеобщему удовлетворению…
— Ты чё порешь, извращенка озабоченная, — даже покраснели Моня и Шлёма. — Мы, чай, не такие, не верь ей, хорунжий! А ты пошла отсель, покуда не накостыляли! От пакостница, надо ж…
Красавица-старуха два в одном, злобно шипя, захромала по тропиночке назад, в сторону города. Я во время всего этого препохабнейшего действа молчал в тряпочку, ни во что не вмешиваясь и лишь пытаясь удержать собственный рассудок в трезвости и порядке. Стоило бы, наверное, выпить стопочку, да не было. Ладно, попробуем принять всё как есть. Играем теми картами, которые нам раздала капризница Судьба…
— Бабка Фрося… вишь как скоренько лаптями перебирает, — грустно отметил Шлёма, почёсывая в затылке, — щас небось всех перебаламутит, чё мы живого человека в оборотный город ведём. Понабегут же все с вилками да тарелками…
— В обход надоть идти, — решительно похлопал меня по плечу второй упырь. — Мы тя, Иловайский, до Хозяйки доведём, а там уж она о твоей судьбе и озаботится. Может, сразу съест, может, сперначала чем одарит да и в полюбовники себе возьмёт. Она у нас мадама своенравная, ей перечить — что с лосем в пустой избе бодаться. Всё одно догонит, прижмёт и обслюнявит!
— Так, а ну хватит всякую чушь нести, — опомнился я, как только зримо представил себя целующимся с сохатым чучелом. — Мне до вашей Хозяйки дела нет, мне коня вернуть надо. А ну пошли! И пусть только кто попробует остановить — на один взмах откочерыжу кочерыжку!
— Энто он… про голову, чё ли? — недопонял Шлёма. Моня, как смог, объяснил другу на ухо, и тот предпочёл быстренько мне улыбнуться: — А и впрямь, чё мы тут застряли-то? Идём, идём, путь неблизкий, да и конь верный хорунжего изождался весь.
Вот так, бодрым размашистым шагом, мы двинулись вниз по широкому тоннелю к городской заставе, не доходя до которой шагов пятьдесят свернули влево. Упыри тут явно не в первый раз и отлично знают все тайные пути, хочешь не хочешь, а приходится им довериться. Ну не мог, не мог я появиться пред грозным дядюшкой без араба, без пакета и даже без денщика.
Кстати, надеюсь, хоть с Прохором ничего не случилось. Как встречу его, непременно извинюсь и пообещаю впредь не нестись сломя голову вскачь, забывая о старом товарище лишь потому, что у него менее резвая лошадь.
— Шабаш, братва, стопоримся! — неожиданно поднял руку Моня.
Мы замерли на полушаге.
— Мне чё в башку-то вдарило: не проведём мы его по городу, по-любому не проведём. Он ить мало того что пахнет живым, так ещё и внешне кровь с молоком! Порвут его нам, как есть порвут на лоскутное одеяло…
— А чё делать-то? Он же помирать сам отказался.
— Покойничком ему надоть стать.
— А-а, это разом, — чему-то обрадовался Шлёма, кинувшись меня душить. Естественно, мигом схлопотал по ушам, под дых и эфесом сабли в рыло.
Моня только страдальчески закатил глаза:
— От ить вечно недослушаешь, а лезешь. Поделом тебе досталося, и жалеть не буду. А ты, казачок, давай-ка помогай мне. Ща мы из тебя мигом ходячего жмурика изобразим!
Он наскрёб с белёсых стен мела и велел мне вымазать лицо и руки. Я спорить не стал, мысль и в самом деле небесполезная, а маскировкой пренебрегать нельзя, этому нас учил старый пластун с Кубани. Геройский дедок, характерник, с первого взгляда разбирающийся в людях, я у него успешно перенял пару- тройку приёмов рукопашного боя. Думал, буду учиться и впредь, да не судьба, Кондрата Фёдоровича приказом вернули на Кавказскую линию, там лютовали черкесы…
Через некоторое время на мою физиономию нельзя было глянуть без дрожи. Сам не видел, но упыри рассказывали — лицо белое, под ногтями грязь, губы чёрные, и вокруг глаз круги. Это, кстати, был дёготь с сапог, отличное средство для походного грима. Оба красавца ходили вокруг меня, как на вернисаже, искренне любуясь созданным произведением сценического искусства.
— Хорош! Ить вот прям мертвец ходячий, того гляди укусит!
— И не говори, а как глазом зыркнет, так вообще сердце заходится…
— Какое сердце, откуль?
— Атак, фигурально, нельзя, чё ли?!
— Смотрите! — Я прервал болтунов, быстренько затаскивая обоих за ближайший валун. Из того самого переулочка, куда мы должны были нырнуть в обход главных ворот, выбежала бодрая толпа нежити, возглавляемая всё той же неугомонной старухой Ефросиньей.
— Последний зуб даю, живой был хорунжий, упыри его вели! Делиться не хотели, в управу налогов на мясо не платили, документов санитарно-гигиенических на него не имеют, типа Хозяйка разберётся! Знаем мы её разборки… Никому и супчику из казачьих косточек не достанется! Сами своё возьмём, верно я говорю, ась?!
Дружный рёв двух десятков глоток существенно подчёркивал её правоту. Я, быть может в первый раз, почувствовал купырям некое подобие благодарности. Парни сами дрожали как заячьи хвосты, но меня не сдавали. Когда ревущий и скандирующий народ скрылся за поворотом извилистой дороги, наша маленькая компания тихохонько ввинтилась в проулок, постепенно выходя к главным улицам…
Внешне ничего особо опасного в глаза не бросалось, по крайней мере на первый взгляд. Хотя, возможно, проблема как раз и была в этом самом взгляде, ведь теперь я мог видеть всё в истинном свете. Стоило зажмурить правый глаз, как чудесный город принял куда более приземлённые черты. Дома были низкими, улочки грязными и немощёными, заборы скособоченными, а случайные прохожие — типами весьма неприятной наружности.
— Щас пронырнём через вон тот закоулок, там подворотнями и до Хозяйкиного дворца рукой подать.
— А не спалимся ли? Чё-то я мандражирую, задницей беду чую…
— Моня, утешься! Кто нас будет искать в торговых рядах? Там теневой бизнес, сплошные барышники, им лишние проблемы без надобности. Айда!
Ну мы и махнули с места рысью, как и следовало ожидать угодив прямо с головой в непредвиденное обстоятельство. Очень липкое, неопрятное и перемазанное кровью…
— Ух ты, мертвец убёг!
Казалось, я врезался носом в большую мягкую стену и эта стена положила мне на плечо руку, такую тяжёлую, что колени подогнулись. Я поднял взгляд — надо мной высилась огромная туша жирного голого мужика в кожаном фартуке. В руке мясницкий тесак, запах — как от скотобойни, а на одутловатом лице светятся добрые голубые глазки. За красивую личину не прячется, себя не стыдится. А зря, без штанов же…
— Павлуша! — жалобно всхлипнули за моей спиной упыри.
Я по привычке схватился было за саблю, но два пальчика, толщиной с обух топора, легко подняли меня за шиворот на две сажени вверх.
— Хм-м… На вид мертвяк, а пахнет живой кровью, — задумчиво пробормотал гигант, покачивая меня
