будто бы вознамерилась нечисть иноземная и в наших краях себе пристанище искать. Уж больно у них там в Европе доблестные рыцари лютуют, вроде всех драконов подчистую извели, эльфов выжили, тролли под землю подались, а ведьмовскому племени и вовсе на людях показываться боязно… Инквизиция! Уловил?
– Не совсем, – признал я.
– А это значит, что простой народ, доселе с нечистью местной в тихом согласии живший, пасторами своими подстрекаемый, в большую амбицию ударился. Не хочет верить в брауни, пикси молока не оставляет, от «маленького народца» подковами да крестом отгораживается. Оно, может, и не так плохо, времена разные бывают. Глядишь, и прошло бы… Но люди более злопамятны и начатого дела не бросают. Видать, уж слишком понравилось священникам тамошним на ведьм охотиться. Решили они, что пора и на Руси свои порядки заводить… Нечисть всякую, ну, нас то есть, поганой метлой выгнать. А как? И удумали они штуку страшную – словом Божьим ужасно могучего демона из самого ада заклясть! Чтоб, значит, он нас отсель повыкидывал…
– Нет, этого им никто не позволит! – категорически заявил я. – У нас суверенное государство, и со всеми своими проблемами мы разберемся сами. Ну а какое конкретно отношение все эти далеко идущие планы имеют к нынешним лукошкинским событиям?
– Ты че, глухой?! – даже обиделся леший. – Я тут че перед тобой полчаса дурочку ломаю…
– Не горячись… – успокоил друга водяной. – Он хочет сказать, что для вызывания иноземного демона необходим священник, храм и месса. Судя по вашим же протоколам, подозрительный пастор в немецкой слободе имеется, а значит, имеет смысл поискать и храм. Между прочим, он должен быть черным. По крайней мере, изнутри…
– Черная ткань, – прозрел я.
– Отчего нет? А для мессы им понадобится еще и человеческое жертвоприношение.
– Теперь дошло, участковый? – снисходительно буркнул леший. – Отдавай добро, мы свое слово сдержали.
– Да, пожалуйста. Хотя… мне кажется, что могли бы и так помочь. Все-таки беда надвигается общая. И вам, возможно, небезразлична судьба будущего России?
– Конечно… – серьезно кивнули сказочные пенсионеры. – Только если мы б тебе так сразу бы все и рассказали – интересу бы не было. А нам… скучно тут. Вот и решили пошутить по-стариковски…
– В каком смысле? – опять уточнил я.
– Эх, молодежь… – лукаво взглянул водяной. – Ты что ж, участковый, и в самом деле думаешь, что мы твой покер только сегодня в глаза увидели?!
– Ладно уж, пусть идет… – добродушно усмехнулся леший.
А я чувствовал себя так, что хоть сквозь землю от стыда провалиться.
– Не красней ты, словно девица. Мы ведь, почитай, за картами полжизни провели, все игры наперечет знаем… Хороший ты человек, Никита Иванович, только доверчивый слишком, но старых людей уважил, спасибо тебе… А Яге привет передавай, пущай заходит на огонек, клубочек-то не забудь.
– Сп… спаси… бо за содействие… – с трудом прокашлялся я.
– Ну, беги, беги… Вон рассвело совсем. Удачи тебе, участковый!
Держа клубок за длинную нитку, я брел по пробуждающемуся лесу по колено в росе и клялся сам себе самыми страшными клятвами, что никто никогда не узнает о моей игре в карты с лешим и водяным! Порой мне даже чудился тихий стариковский смех за спиной, но оборачиваться не хотелось. Вот таким образом меня давно не ставили на место…
Несмотря на несусветную рань, у городских ворот меня дожидались шестеро стрельцов. С пищалями наперевес, видимо, заботливый Еремеев расстарался.
– Привет, молодцы! Вы что же, всю ночь здесь куковали?
Они молча кивнули. Обвинять мужиков в невежливости не хотелось, сам отлично знаю, как портят настроение долгие дежурства в мирное время. Я прошел вперед, стрельцы маршировали следом. В иное время я бы обратил на это внимание… Итак, есть версия о попытке духовного подрыва существующего строя. С одной стороны, все варианты уничтожения нечистой силы вроде бы должно приветствовать. (Хотя я не представляю себе, как мог бы сдать в тюрьму ту же Бабу Ягу или подружек русалок, Ваню-полевика, лешего и водяного. Вот Кощея – посадил бы с превеликим удовольствием!) Но главное не в этом, а в том, что мы к себе в Лукошкино никаких «спасителей человечества» не звали, и спасать нас от одной нечисти, вызывая для этого другую, – не решение проблемы. Это ведь – что в лоб, что по лбу! А если копнуть поглубже, то и вовсе…
– Ложись! Ложись, Никита Иванович!!! – Чей-то сумасшедший крик вернул меня в действительность.
Чуть удивленно обернувшись назад, к сопровождающим стрельцам, я вдруг увидел нацеленные в мою сторону стволы. Дымились фитили, лица целящихся были искажены ненавистью, и то, что я успел вовремя подогнуть ноги, было просто чудом…
– Хайль дойчланд! Капут руссиш швайн-полицай!
Грянул залп! Буквально в тот же миг – второй. Следом раздалось яростное «Ребята, вяжи сукиных детей!», и чьи-то сильные руки помогли мне встать. Из шестерых стрельцов, сопровождавших меня от ворот, четверо лежали на земле, изрешеченные пулями. Двоим уцелевшим крутили руки веревками такие же стрельцы. В пороховом дыму я с трудом отыскал Фому, в надежде получить хоть какие-то объяснения. Старший стрелец протянул мне мою фуражку – рядом с кокардой зияла солидная дыра от пули, палец проходил свободно.
– Еще немного ниже, и не было бы у нас сыскного воеводы…
– А что случилось? – наконец смог спросить я.
– Никита Иванович, ты у нас с утречка туго соображать стал. Разуй глаза-то, али сам не видишь?
– Что за фамильярный тон, сотник Еремеев?! Субординацию забыли?
– Да вот уж забыл! – неожиданно сорвавшись в крик, разошелся старший стрелец. – Ты что ж с людьми моими делаешь, умник милицейский?! Одного похоронили, другой по сей день в бинтах ходит, нонешней ночью сам, своими руками шестерым ребятам глаза закрыл! Я тут никому не позволю стрельцов гробить! Кровь людская – не водица!.. И ты, участковый, мне в этом деле не указ!
– Прекрати орать! – Я сгреб бледного от ярости парня и встряхнул изо всех сил. – Что тут произошло?!
– Пусти, воевода… Не доводи до греха!..
Вместо ответа я как следует дал ему в грудь. Присутствующие стрельцы так и замерли… Их мрачные взгляды не обещали мне ничего хорошего, но нападать на главу милицейского управления они тоже не решались. Положение спасла неизвестная девица, идущая в такую рань от колодца с полными ведрами на коромысле. Одно ведро я успел подхватить и окатил поднявшегося стрельца ледяной водой с ног до головы. Еремеев только крякнул… С минуту мы стояли молча, огонек опасного русского безумства в его глазах медленно таял.
– Прости, Никита Иваныч… Совсем голову потерял… Мало не восемь человек за последние дни из строя вывели! Я ж как не в себе весь…
– Ты можешь членораздельно доложить, что же все-таки случилось?
– Могу… – кивнул он, потом повернулся к стрельцам: – Пленных – в поруб, трупы с собой в отделение, на опознание. Охранять так, чтобы муха не пролетела! Еще раз прости, сыскной воевода… Дозор у меня по ночи пропал. Не явились к означенному часу. Пошли на поиски, мало ли чего… Нашли только под утро, под мостком, всех… холодных уже. Ран на теле не видно, от чего умерли – не разберешь. Одежду с них поснимали, одно исподнее да кресты.
– Что за чертовщина?.. – помрачнел я.
– Ну, мы всю сотню срочным порядком под ружье, бабка твоя потребовала, чтоб сию минуту к воротам бежали – у нее предчувствие. Глядим, ты идешь… Вроде весь задумчивый, а того не видишь, что за спиной у тебя творится. Я в голос ору! Тут они и махнули залпом. Ну, мы тоже… Дальше сам знаешь.
– Кто они?
– А ты не понял? Немцы! В платья стрелецкие переоделись, а рожи бритые куда спрячешь? Хорошо, успели вовремя – не то, быть бы тебе на кладбище, в могилке маленькой с крестом деревянным да
