сил уйти далеко, к тому же по-прежнему оставалось преодолеть этот риф — границу, только с еще большими трудностями. Он решил оставить меня в поезде, чтобы не сорвать назначенную встречу. Того типа, что вы видели в Лозанне, зовут Брандебург, это и есть заказчик, на которого работает Джимми, он лично прибыл, чтобы меня встретить.
— А почему вы не пошли с тем громилой в кожаной куртке?
— Я испугался, когда Джимми занервничал, он вдруг сильно изменился, приказывать мне начал. А когда тот, второй, вытащил свой пистолет, я все понял. Понял, что жена была права, когда остерегалась их, и Брандебург мне теперь виделся проходимцем, который во все стороны рассылает своих наемников, чтобы проворачивать «дела» вроде моего. Меня испугали мои ангелы-хранители и их методы. Вы думаете, я доверил бы свою шкуру и кровь этим подонкам? Да и ваше ясновидение тоже поставило передо мной проблему.
— Простите?
— Ну да, ваши намеки, ваши скептические шуточки, ваш цинизм, ваша подозрительность, — в общем, как вы все это… не знаю.
— Повторите, что вы сказали…
— Я вовсе не хочу сказать, что это вы побудили меня сменить курс, но все же из-за вас я задумался. Так-то вот.
Молчание.
— Ладно… У вас все?
— Да. Я вам подвел итог двух лет моей жизни. Я был должен вам это. Теперь я смогу заснуть с более легким сердцем.
Тем лучше для него. Сейчас уже я рискую лишиться сна.
— Спокойной ночи, Антуан. Я не жму вам руку, — говорит он, показывая на свой лейкопластырь, — вы же понимаете.
— Понимаю.
Мой вагон немного оживляется, вижу новые, потерявшие свежесть лица, явившиеся полюбоваться остатком ночи. Надо приготовить паспорта к Вероне, к 6.46. В этот час контролеры не будут усердствовать. Оцепенев от усталости, я чувствую себя почти хорошо. Сигарета.
Впервые мой так называемый цинизм обходится мне так дорого. Цинизм бедняков вообще штука дорогая. И нынче ночью богачам от него одни неприятности. Это как пить дать.
— Э… Эй! Антуан! Проснись, Шарантон проехали.
— Не болтай глупости, я не сплю.
Я соизволяю взглянуть одним глазом на шутника. На того, кто еще вчера был единственным, кому разрешалось входить ко мне без приглашения. Он свеж, как роза, и ужасно разочарован, не видя, как я подскакиваю спросонья. Отглаженный воротничок, безукоризненный галстук, меня это деморализует.
— …Где мы?
— Подъезжаем к Вероне, бездельник.
Так я заснул все же? Совершенно не помню остановку в Брешии, выходит, смог-таки немного расслабиться, пусть урывками, пусть не до конца. Я долго ворочался, чтобы найти удобную позу, и все думал и думал о некоторых моментах этой ночи, точнее, заново их переживал в мимолетных сновидениях. Котелок хоть и не совсем опустел, но я чувствую себя уже не таким дохлым. Собираюсь присутствовать при восходе солнца.
— Ну как? Уломал свою блондинку этой ночью?
— Нет.
— Однако, несчастный! Ты же вчера пылал, как уголь!
Я плохо спал, прямо на дерматине, без подушки, без одеяла. Я не снимал пиджак и не разувался. Я чую свой кислый запах и смущаюсь из-за Ришара, который стоит в дверях и не решается подойти поближе. Я не спеша принимаю вертикальное положение, приоткрываю окно и превращаю свою лежанку в два кресла, одно напротив другого. Очень я люблю этот момент: приглашение к завтраку. Это среди коллег что-то вроде протокола, не совсем обязательного, но весьма приятного. Как правило, тот, у кого пассажиры раньше сходят, приходит будить другого, на тот случай если он вдруг не услышит будильник. Мы вместе пьем кофе, обсуждаем события за ночь и строим планы на день.
— У меня термоса нету, Ришар.
— А это, по-твоему, что, банан?
Он-то никогда его не забывает, свой желтый жбан, с которым обращается как с чашей для причастия, чтобы не потерять ни капли. Разливаем в два стаканчика, которые стянули накануне из столовки. Устраиваемся лицом к лицу за откидным столиком. Если бы он только знал, какое благо для меня его приход.
— Слушай, это твой фрукт там у меня, в пятом?
— Да. Я тебе позже все объясню. Это один бедолага. Больной совсем. Как он тебе?
— Ну… малость с приветом, а так вроде ничего. Он у меня еще воды попросил, чтобы лекарство принять.
Снаружи почти ни зги не видно, стекло отражает лишь призрак моей физиономии, где зато я много чего могу различить. Ришар гладко выбрит и благоухает каким-то лосьоном со скромнейшим травяным ароматом. Его кофе пахнет еще лучше, напоминая мне одну рекламу, где развеселые южноамериканцы чокались кофе-экспрессо в крошечном поезде, ползущем по узкоколейке на вершину Аконкагуа. Хорошо быть где-нибудь в другом месте. Дверь осталась открытой, в такое время это предпочтительнее: не придется открывать раз десять подряд, чтобы раздать паспорта пассажирам, которые будут тащиться в час по чайной ложке.
— Здравствуйте, господа. Вы тут подаете кофе?
Вот и первый привлеченный запахом.
— Нет, — отвечаю я. — И вагон-ресторан тут отсутствует, и мини-бар на колесах тоже.
Ну да, и незачем корчить такую рожу, я признаю, что проблема серьезная, но это еще не повод надуто таращиться на наш термос.
— Неужели и в самом деле нет никакого способа раздобыть хоть капельку кофе в этом поезде?
Обмен взглядом с коллегой. Кому слово? Мне? Всегда мне.
— Пожалуй, есть одно решение: попытайтесь разыскать добрых людей с термосом, они вам наверняка не откажут, так что давайте…
Он отворачивается, что-то бурча в бороду.
— Браво. Ты в форме, — говорит Ришар. — Пока еще не совсем то, что надо, но потихоньку возвращается. Ладно, а в остальном что сегодня делаем? Может, встретимся после моей партии в скопу, мне еще у каратистки надо тортеллони купить. Не хочешь перекусить у Касалинги?
Не знаю, что тебе сказать, приятель. Как представить себе день в Венеции, когда именно сейчас я должен был бы проезжать через окрестности Болоньи, а вовсе не Вероны? Грядущие часы кажутся мне еще более темными, чем ночь, которую я пережил.
— Не знаю, там поглядим. Я не свободен, но ты ведь всегда можешь заглянуть к Эрику.
— Он же сегодня со своей бабенкой, придурок. И так уже нас всех достал.
Внезапно я поворачиваю голову:
— Еще раз назовешь меня так, по морде получишь…
Он вздрогнул, держа стакан в руке, и пара капель упала на брюки.
— Из… извини… не обижайся.
Краска стыда бросается мне в лицо. Я достаю полотенце, чтобы вытереть кофе. Он так бережет свою форму.
— Нет, это я несу черт знает что. Брызни немного водой, лучше ототрется. Со вчерашнего вечера я только и делаю сплошные глупости, и хуже всего то, что в первую очередь достается моим друзьям. А вы мне так нужны… мне надо, чтобы вы были здесь… нельзя меня сейчас бросать…
Я опускаю голову, как мальчишка, зарываясь лицом в ладони. Два коротких удара толкают меня в плечо.
— Ты хочешь… Хочешь с работы уйти?
— Угу, осточертело. До лета не дотяну. Завтра же утром подам заявление.
— Но… с кем же я тогда ездить буду?
Тут я не могу удержаться от улыбки. Забавно, как эгоистично порой может выражаться дружба.
— Э… Антуан, если хочешь, на обратном пути я займусь твоим вагоном, мне не впервой. Найду тебе свободное купе, в крайнем случае полку, и спи себе хоть до самого Парижа. Вот там и решишь.
— Спасибо, малыш. Поглядим. Возвращайся пока к себе, а то еще искать начнут.
Он выходит, не настаивая. Скромный, как его after shave. Вот о чем я скоро пожалею, перейдя к оседлой жизни. О таких моментах, как этот.
Первые бедняги, изломанные ночью, проведенной на полке, бродят по коридору. Наверняка те шестеро, что сходят в Вероне. Прежде чем они явятся ко мне, возвращаю им их бумаги. Меня приветствует жизнерадостный контролер, бросая свое неизменное:
— Е stata fatta la controlleria?
Контроль уже сделан? Утвердительный ответ всегда принимается благосклонно.
— Si, si, non si preoccupa…[26]
Он уходит, успокоенный, даже не поблагодарив меня за эту формулу вежливости. Но именно такими мне и нравятся контролеры. Этот наверняка еще ничего не слышал про историю с ворами.
***
8.11. День уже занялся, и Падуя осталась позади. Вдалеке, меж двух холмов, прекрасное солнце. Это все. Оно даже нам готово сыграть свой январский экспромт. Раз на свете все так им восхищаются, оно поневоле начинает принимать себя всерьез. В этой стране лишь оно вкалывает по-настоящему. Только это и спасает в последней крайности национальную экономику.
Настают самые мучительные утренние полчаса. Свидание, без которого я вполне мог бы обойтись, но которое оправдывает добрую половину моего жалованья. Все уже на ногах, в коридоре минимум человек тридцать, все пытаются урвать себе кусочек окна. Опухшие со сна физиономии, зловонные зевки и бесконечные потягивания. Перед туалетом прямо осада Варшавы. Женщины со своими косметичками в руках входят и выходят, так и не обретя по-настоящему человеческого облика, мужчины орудуют электробритвами и гримасничают перед зеркалом. Самое подходящее время, чтобы поскорей навести порядок в вагоне. Надо вылизать каждое из десяти купе меньше чем за три минуты. Вначале у меня на это уходила четверть часа. Войти, зажав нос, открыть окно четырехгранным ключом, выгнать последних заспавшихся пассажиров, опустить две средние полки, запихать простыни и наволочки в мешок, сложить шесть одеял и перейти в следующее купе. Никогда резко не сдергивать простыни с верхних полок, иначе можно получить каким-нибудь непредсказуемым предметом прямо по роже:
