сами искать не будут, у них не хватит персонала. Я жду в тени дерева, недалеко от остановки. Когда придет автобус, я запрыгну в него прямо перед тем, как закроются двери.
51
Поезд подъезжает к станции. Пробегая вверх по лестнице, я чуть не опрокинул какого-то старика, он жмется к перилам. Кричит на меня хриплым голосом. Я выхожу на дорогу, пытаюсь идти, но все время перехожу на бег. Дохожу до ее подъезда, прислоняюсь к стене, чтобы отдышаться. Взлетаю по лестнице. Стучу в дверь, стучу изо всех сил. Бух, бух, бух, как мое сердце; я слышу, как оно колотится в груди.
Не знаю, что будет, но ждать не могу.
Амина открывает дверь, удивленно отступает.
— Я знаю, что он бьет тебя, так что не ври мне.
— Янус, это нехорошо, не мог бы ты…
— Я и не подумаю уйти, пока ты со мной не поговоришь.
Она видит, что я не шучу. Колеблется, выглядывает на лестницу, смотрит направо, налево. Затем открывает мне дверь.
Мы сидим на кожаном диване в гостиной, между нами — столик из дымчатого стекла. Она выключила звук телевизора, идет какой-то американский сериал. Перед ней стоит холодный кофе, мне она не предлагает. Она сидит на краю дивана, руки нервно теребят ложечку, мизинец на левой руке до сих пор в белой шине.
— Прости, что я с тобой так в прошлый раз.
— Он тебя часто бьет?
Она отвечает не сразу, смотрит мне в глаза, потом на свои руки.
— Все не так уж скверно…
— Хочешь от него уйти?
— Нет. Он не… Только иногда… Но мы любим друг друга.
— Он не должен тебя бить, ни за что не должен. Это нехорошо.
— Я знаю. Я это знаю. И он это знает… Но… все наладится.
Невыносимо видеть ее такой. Это не та девушка, которую я знаю. Бледная, макияж неаккуратный. Синяки замаскированы пудрой. С улицы доносится звук, который заставляет ее вскочить и подбежать к окну. Затем она садится на место.
— Может, нам снова начать переписываться? Или я могла бы тебе писать. Но не так часто. Эркан этого не поймет.
— Если я с ним поговорю…
— Это плохая мысль… Тебе сейчас лучше уйти, Янус, я бы хотела с тобой еще поговорить, но…
Она уже практически подняла меня с кресла, и тут до нас доносится звук отпираемой двери. Она застывает, стоит столбом, будто у нее сердце остановилось. Он заходит в прихожую, видит нас. Делает два быстрых шага и останавливается в дверном проеме, ведущем в гостиную. Он здоровый, у него широкие плечи, большие руки обхватили дверной косяк. Я думал, он будет кричать, но он очень тихо спрашивает:
— Ты Янус?
Я киваю. Он подходит ко мне. Я инстинктивно отступаю. Он продолжает идти на меня, улыбаясь, я пячусь на кухню. Амина хочет что-то сказать, встает у него на пути, он толкает ее в сторону, не отрывая от меня взгляда, она падает на диван, уронив торшер. Кухня маленькая, дверь только одна — та, в которую мы вошли. Справа — обеденный столик с двумя стульями, покрытый красной клеенкой, слева — кухонный стол. Пакет с размораживающимся рубленым мясом. Эркан красивый, думаю я, очень мужественный. Он говорит медленно, взвешенно:
— Я слышал о тебе. Амина к тебе хорошо относится. А вот моему брату ты не очень нравишься.
Он кладет одну ручищу на кухонный стол, другой крепко держится за дверной косяк. И ревет:
— Ты покойник, Янус!
Я кидаюсь к нему, может, я смогу проскочить под одной из ручищ, если он замешкается. Он толкает меня в грудь, так что я отлетаю назад и ударяюсь о дощечку для записей, бумаги и кнопки летят на пол. На кухонном столе стоит подставка для ножей, дешевое дерево, рукоятки ножей из пластика, куплено в супермаркете. Я хватаю один из тех, что сверху, и вытягиваю из подставки. Широкий поварской нож.
Какую-то долю секунды Эркан выглядит удивленным, затем начинает хохотать, до него не доходит. Я бью его ножом в грудь, как можно глубже. Он издает глухой звук. Я вытаскиваю нож и снова бью. И еще. Я слышу, как кричит Амина, стоящая в дверном проеме. Я продолжаю колоть, еще и еще. Рукоять становится скользкой, теплой и мокрой, трудно ее удержать, но я продолжаю колоть. Тут все становится белым, затем черным.
Я помню звуки сирен, «скорую помощь». Помню, как меня связывают. Со мной говорит мужчина в форме. Потом ничего. Я снова в больнице.
52
Поскольку я убил человека, назначено судебное разбирательство. Мне сказали, что я не обязан на нем присутствовать, но если судья увидит, что я не монстр, это может мне помочь. Проведя последние пару недель в изоляции в больнице, я рад ненадолго выйти. На меня надевают наручники, в суд везут в полицейской машине. Меня вводят в помещение и снимают наручники. Это не зал судебных заседаний. Просто обычная комната для совещаний с термосом с кофе и кувшином воды на столе. Присутствуют пятеро мужчин, один из них — Петерсон. Они здороваются, пожимают друг другу руки, похоже, все знакомы. Сначала разговор идет о женах, об отпуске и о вине. Затем тот, кто, по-видимому, является судьей, открывает папку, и они начинают говорить обо мне. Судья смотрит в бумаги и спрашивает, знаю ли я, в чем меня обвиняют. Я киваю. Затем они снова обо мне забывают. Говорят обо мне так, будто меня здесь нет. Спорят, обсуждают разные вещи. Один перечисляет судимости Эркана и упоминает о возможно имевшем место жестоком обращении с женой. Другой называет количество лет, проведенных мной в больнице. Петерсон подтверждает, что я параноидальный шизофреник. Какое-то время они все это обсуждают, очень весело, никто не кричит, не выступает с утверждениями, которые другие опровергают. Мне трудно разобраться, кто защитник, кто обвинитель. Большей части сказанного я не понимаю. Параграфы закона и медицинские выражения, эвфемизмы, делающие все приличным и чистым. Проходит, может, минут сорок пять, и судья что-то пишет на листке бумаги, улыбается и говорит, что все закончено. Полицейские снова надевают на меня наручники и отводят в патрульную машину. Меня везут обратно в больницу. Снимают наручники и оставляют в комнате отдыха. Я стреляю у соседа сигаретку и сажусь смотреть телевикторину.
Чуть позже возвращается Петерсон и приглашает меня в кабинет. Сидит, играет ручкой, не глядя перекатывает ее между пальцами. Новая ручка, наверное подарок, такую он сам себе не купил бы. На ней что-то написано, белые буквы, не могу прочитать. Может, «Лучший на свете дедушка» или что-нибудь в этом роде, спрашивать не хочется.
Он говорит, что меня признали виновным в убийстве, но, поскольку я шизофреник, меня не посадят в тюрьму. Меня приговорили к лечению на неопределенный срок, то есть они могут меня держать столько, сколько захотят, и выпишут только тогда, когда будут уверены, и на этот раз полностью уверены, что я здоров. Там был один, который хотел, чтобы меня отправили в тюремную психбольницу, такое место для психических больных, совершивших ужасные вещи. Но Петерсон отговорил их, он полагает, что я не
