спросил, не держат ли его за неразумного.
— Я бывал жрецом на большом жертвоприношении в Упсале двадцать семь зим кряду, и слушать такие речи, что пригодны лишь для детей и старух, для меня мало чести. Вот этим топором, что вы все видите, я рубил тех, кого приносили в жертву ради урожая, а потом подвешивали на священном дереве перед храмом; среди них были и христиане, и священники тоже, голые, плачущие, на коленях в снегу, так скажите мне, какая им была польза от их Бога.
Тут оба епископа, содрогнувшись, перекрестились и поняли, что не стоит неволить такого человека.
На Гудмунда же надеялись дольше всех, оттого что он был приветлив и веселого нрава и с удовольствием слушал, что ему говорили; иногда, перебрав пива, он с волнением благодарил их за то, что они так красиво говорят и так пекутся о его благе. Но тем не менее он не желал им ничего обещать, и епископ Лондонский велел теперь подать на стол всего самого лучшего, что у него было, чтобы помочь Гудмунду наконец определиться.
Гудмунд с удовольствием угощался, и спустя какое-то время епископские музыканты заиграли для него так красиво, что слезы заструились у того по бороде. Тут епископ принялся его уговаривать своим самым ласковым голосом и тщательно подбирая слова. Гудмунд слушал, и кивал, и признал, что у христиан ему много чего по душе.
— Ты хороший человек, — сказал он епископу, — ты гостеприимный и ученый и пьешь, как мужчина, и слушать тебя приятно. Поэтому я был бы рад сделать по-твоему, да только ты хочешь от меня немалого: ибо худо мне придется, когда я вернусь домой и меня подымут на смех и родня, и соседи, что меня угораздило попасться на поповскую болтовню. Но все-таки я уверен, что такой человек, как ты, имеет большую власть и знает многие тайны, и вот одна вещица, которую я недавно нашел и хотел бы, чтобы ты над ней пошептал.
Он достал из-за шиворота маленький золотой крестик и протянул его епископу.
— Это я нашел в доме богатого человека, двоим стоил он жизни, и я не видывал игрушки красивее. Я подарю ее моему сынку, когда вернусь. Фольке звать его, это смелый малыш, и он очень любит все золотое и серебряное, тут же хватает и крепко держит. Он потянется к этому крестику обеими ручонками. Коли ты вложишь удачу в него, будет не хуже, я хочу, чтобы мой сын стал богатым, чтобы он жил дома, окруженный общим уважением, и смотрел, как наливаются хлеба и тучнеет скот, а не скитался по морям ради пропитания и маялся от врагов и их оружия.
Епископ улыбнулся и взял крест и принялся бормотать над ним, а Гудмунд, довольный, спрятал его обратно.
— Ты вернешься к себе на хутор богатым человеком, — сказал епископ, — по великой щедрости короля Этельреда, но поверь, когда, я скажу: твоя удача станет еще больше, если ты перейдешь к Христу.
— Слишком много ее не бывает, — сказал Гудмунд и задумчиво запустил пятерню в бороду. — Я уже знаю, какие соседские земли куплю и какими будут новые дворы, я выстрою их просторными, из лучшего дуба. Похоже, немало серебра уйдет на то, чтобы все сделано было, как мне хочется. И на что бы я тут ни пошел, никто, верно, не станет надо мной смеяться, когда я буду достаточно богат и в сундуке у меня будет довольно серебра. Потому будь по-твоему: можешь меня окрестить, и отныне я обращусь к Христу, если ты увеличишь мою долю на сто марок серебра.
— Это, — сказал епископ мягко, — неподобающее желание для того, кто хотел бы быть принят в Христову общину. Но я не стану попрекать тебя, ибо откуда тебе знать, что сказано: «Блаженны нищие», — а чтобы объяснить тебе эту истину, понадобится много времени. Но тебе следует иметь в виду, что ты ведь получишь большие богатства от короля Этельреда, больше, чем тебе сможет подарить кто-либо иной, а он поистине великий и могущественный конунг, но и у его сундуков есть дно. Потому даже для него невозможно дать тебе столь много, если бы он и хотел. Подарок крестнику, двадцать марок, — это все, что я могу тебе обещать, поскольку ты большой хёвдинг, но это последнее слово, и даже это слишком много. Но теперь попробуй-ка вот этот напиток, который, видно, неизвестен в твоей стране: это горячее вино, сдобренное медом и редкостными пряностями с Востока, называемыми корица и кардамон. Те, кто искушен в подобных вещах, говорят, что нет питья слаще и полезнее от тяжелых дум и тоски.
Гудмунд нашел питье вкусным и здоровым, но предложение епископа показалось ему слишком малым, ради такой суммы он не станет рисковать своим добрым именем.
— Но ради большой дружбы, что я к тебе питаю, — сказал он, — я соглашусь на шестьдесят марок. Дешевле уже не будет.
— Я тоже питаю к тебе большую дружбу, — сказал епископ. — И столь велико мое стремление сделать тебя христианином и причастить царствия небесного, что я хотел бы одарить тебя и сам ради твоего умиротворения. Но земных богатств у меня немного, и десять марок — это все, что я могу прибавить.
Гудмунд в ответ покачал головой, сонно моргая. Тут из-за дверей донесся сильный шум, и вошел Орм вместе с братом Виллибальдом, которого крепко держал за руку, а двое стражников, вцепившись в его одежду, кричали, что епископа нельзя беспокоить.
— Святой епископ, — сказал он, — я Орм сын Тосте с Холма, что в Сконе, и один из хёвдингов Торкеля Высокого. Я желаю принять крещение и следовать за тобою в Лондон.
Епископ изумленно уставился на него и поначалу, казалось, напугался. Но когда убедился, что Орм не пьян и не буен, то захотел узнать, что бы это могло значить, ибо не привык, чтобы норманны ломились к нему по такому делу.
— Я хочу перейти под защиту Бога, — сказал Орм, — ибо со мной все хуже, чем с прочими. Этот священник сумеет объяснить все лучше меня.
Брат Виллибальд извинился перед епископом за свое участие в этом вторжении, это случилось не по его воле, но он оказался принужден варварским буйством и силой, и его проволокли между стражей, хоть он и слышал, что важные вещи обсуждаются с глазу на глаз.
Епископ ласково попросил его не беспокоиться об этом. Он указал на Гудмунда, который, не без помощи последнего кубка вина с пряностями, уснул, где сидел.
— Я положил немало труда, чтобы уговорить его стать христианином, — сказал он, — но покуда не преуспел, ибо душа его чересчур привязана к земным благам. А теперь Господь посылает мне другого, приходящего, не быв званым. Милости прошу, хёвдинг! Вполне ли ты готов?
— Вполне, — отвечал Орм. — Ибо прежде служил я Мухаммеду и его богу, а теперь понял, что нет ничего опаснее этого.
Глаза епископа сделались круглыми, и он трижды осенил себя крестом и крикнул, чтобы принесли святой воды.
— Мухаммеду и его богу? — переспросил он брата Виллибальда. — Как такое может быть?
Оба наконец все объясняли епископу. Тот сказал, что видел немало греха и зла, но покуда не встречал еще человека, служившего Мухаммеду. Когда принесли святую воду, он взял кропило, окунул в воду и обрызгал Орма, читая молитву об изгнании злых духов. Орм побледнел, после он говорил, что трудно было выдержать это кропление, ибо от этого началась у него дрожь во всем теле и волосы встали дыбом. Епископ же, спустя какое-то время сказал, что теперь достаточно.
— Если нет пены изо рта и судорог и зловония, то сие означает, что злой дух отступился от тебя, и славь за это Господа.
Он покропил немного и Гудмунда, который мигом вскочил, завопив: «Зарифить парус!», и снова повалился на скамью и заснул.
Орм стер капли с лица и спросил, что полезнее — это или крещение.
Епископ отвечал, что тут большая разница и что не так-то просто окреститься, в особенности тому, кто служил Мухаммеду.
— Ты должен прежде отречься от своих ложных богов, — сказал он, — и признать, что веруешь во Отца и Сына и Святого Духа. А помимо того, тебя надобно наставить в христианском вероучении.
— У меня нет богов, от которых надобно отрекаться, а Бог и его Сын и их Дух теперь будут со мною. Наставлений же в христианском учении я слышал немало: впервые — у монахов в Ирландии, потом у короля Харальда и дома, от моей старой матери, и вот теперь тут, от этого маленького священника, моего друга, который много мне рассказал о дьяволе. Так что про этого я теперь знаю не меньше других.
Епископ кивнул и сказал, что такое приятно слышать и что не часто встречаешь язычников, столь
